я опустился на расшатанный стул в прихожей. Я пытался задуматься над увиденным, но никак не мог собраться с мыслями. Влажная духота помещения, тихие, убаюкивающие голоса полицейских, прерывистые ночные звуки, доносившиеся с улицы – всё это вкупе с начавшим напоминать о себе хмелем отуманивающе действовало на меня. Я зевнул, перед глазами задрожала влажная синяя пелена… Чтобы окончательно не увязнуть в дремоте мне нужен был свежий воздух.
Осторожно закрыв за собой дверь квартиры, направился на улицу. Но, спускаясь по ступеням, задержался на площадке между этажами, возле маленького мутного окошка с забросанным окурками подоконником. Я попробовал открыть его, потянув за облезлую ручку, но тщетно – видимо, где‑то заклинило раму. Я дёрнул снова и снова. Безуспешно. Наконец, схватившись за ручку обеими руками, я рванул её на себя изо всех сил. Окно с грохотом распахнулось, при этом как градом обдав мои голову и плечи кусками старой замазки. В лицо с шумом ударил порывистый весенний ветер, и я жадно и глубоко задышал, набирая полную грудь холодного воздуха. Так, в странном напряжённом полузабытье, я простоял не меньше пяти минут. Очнулся я, услышав позади себя звук тяжёлых шагов. Обернувшись, я увидел Николая, который медленно спускался по ступеням, на ходу стаскивая плёнку с новой сигаретной пачки.
– Вот ты где, – спокойно сказал он, прикурив от спички. – Как чувствуешь себя?
– Хреново, – честно признался я, вместе с тем удивляясь своему голосу – он звучал непривычно резко и хрипло.
Ястребцов упёрся локтями в подоконник и, на отвесе удерживая худую кисть с сигаретой, несколько раз глубоко затянулся, медленно выпуская синий дым.
– Что о деле думаешь? – после паузы тихо спросил он, глядя в мокрую мглу за окном.
– Да чёрт его знает… – ответил я, краем глаза присматриваясь к мигающему в темноте огоньку его сигареты. – Странная какая‑то история. Раньше они убивали одних тузов, а тут учителя местного… Что, он действительно взятки брал?
– Это завтра в школе будем узнавать, – нехотя ответил Николай. – Кажется, об этом соседи ничего не слышали. Да и живёт он… ты сам видел.
Я согласно кивнул.
– А ты от своих‑то ничего не слышал на этот счёт?
– В редакции? Нет, ничего.
– Ну хоть кто‑нибудь заикался, что пойдёт сюда? Или, может, адрес этот упоминали?
– Нет, ничего такого не было, – с усилием выговорил я.
– Ты уверен?
– На сто процентов.
– Ну а про школу, в которой Королёв работал, говорили?
– Нет.
– Чёрт возьми, – с досадой выругался Николай. – Надо было, наблюдение приставить за ними… Вот упустил момент и теперь… Чёрт…
Я промолчал, понимая, что это раздражение отчасти относится и ко мне – Николай, конечно, ожидал от меня большей результативности.
Медленными затяжками докурив сигарету, Ястребцов ввинтил её в ржавую консервную банку, стоявшую на подоконнике, и оценивающе оглядел меня.
– Ты, Игорь, домой бы шёл… – наконец, произнёс он сочувственно. – Совсем ты синий. Давай я нашим ребятам поручу подбросить тебя?
– Нет, нет, – слабо отмахнулся я. – Тут два квартала, я сам дотопаю.
– Ну что ж, давай тогда.
Он хлопнул меня по плечу и своим уверенным шагом поднялся обратно по лестнице. Я остался один. Свежий воздух взбодрил меня ненадолго и алкоголь снова начал брать своё. Я брёл как в тумане, ничего не различая перед собой. Спустившись до второго этажа, я уже не держался на ногах, и чтобы не упасть, цеплялся за перила.
Чёрт возьми, надо было всё‑таки взять машину…
Кое‑как выкарабкавшись на улицу, я остановился у подъезда. «Куда же идти – налево или направо?» – в каком-то трансе размышлял я, придерживаясь за дверной косяк. Сейчас бы умыться снова холодной водой… Возле стены дома, у забора, за которым виднелись заросли кустов, я заметил сугроб, видимо, накиданный дворником. Покачиваясь, я подошёл к нему, наклонился, зачерпнул в ладонь грязной ледяной каши и начал неловкими движениями растирать лицо. Вдруг в кустах рядом что‑то зашумело. Я обернулся и обомлел от ужаса. Из-за спутанных ветвей на меня выплыло белое облако. Собрав все силы, я сфокусировал на нём взгляд. Передо мной стояла женщина – очень молодая, не старше двадцати пяти лет. Она была боса, и одета в светлое, до пят, лёгкое летнее платье. Пепельно‑серые волосы доходили ей до пояса, на мертвенно‑бледном лице энергично светились синие глаза. Она странно и жалостливо улыбалась мне.
«Привидение!» – вздрогнул я, вспомнив разговоры наверху. Цепенея от ужаса, я явственно, каждым нервом, каждой клеткой ощутил крупную каплю пота, скатившуюся по спине, вдоль позвоночника. Отшатнувшись назад, не удержал равновесия и упал на спину, в жидкую слякоть перед подъездом. Привидение, неслышно шевеля губами, склонилось надо мной. На мгновение мне как будто показалось в его лице что-то знакомое. Я попробовал припомнить, где видел эти мучительно-синие глаза, эти бледные губы, но не успел собраться с мыслями.
Призрак сделал шаг вперёд, я увидел тонкую руку, медленно тянущуюся ко мне, и, защищаясь, рефлекторно выставил ладонь. Она коснулась чего‑то холодного, и я впервые в жизни потерял сознание…
Глава двадцать седьмая. Школа. Кающийся альтруист
Звук становился всё громче. То рассыпаясь ритмическими трелями, тонкими как звон капели, то гремя тяжёлым баритональным стаккато, он наполнял собой всё вокруг, сгущал воздух, смешивал краски и по своему произволу то замедлял, то обращал вспять время. Казалось, он ощущал свою власть надо мной и наслаждался ей. Убаюкав меня на медленных плотных волнах, он вдруг обращался неистовым ураганом, который как щепку крутил меня в своём стремительном водовороте. Из нестерпимого жара меня кидало в ледяной холод, ясное сознание сменялось бредом, ласковое видение, отзывавшееся детской сказкой, в мгновение оборачивалось удушающим кошмаром. Замерев на секунду, словно устав играть со мной, звук вдруг перешёл в сплошной гул, напористый и низкий как рёв реактивной турбины. И чем сильнее он становился, тем отчётливее ощущалась боль. Начавшись с лёгких, почти незаметных уколов где‑то в затылке, она, наконец, чёрной копотью сгрудилась в сознании и теснила виски, сдавливала грудь, пронзительным стоном отзывалась в каждом нерве. Казалось, от неё нет спасения, ещё чуть‑чуть, и она задавит, задушит меня в своих крепких костлявых лапах…
И вдруг всё прекратилось. Звук пропал, а вслед за тем утихли боль и напряжение. Почувствовав свободу, я вздохнул полной грудью, с наслаждением расслабился, и тут же провалился в тяжёлое чёрное забытьё…
Очнулся на смятой постели в своём гостиничном номере. Дневной свет скупо цедился сквозь плотные серые шторы, и в нём еле‑еле, словно их небрежно очертили грифелем по контуру, рисовались предметы – стол у окна, шифоньер, светильник,
