Если кто-нибудь из «верных» появлялся у царя, озабоченно стараясь предостеречь Николая, то удостаивался ответа:
— Но, но, мой милый! Вы видите все в слишком мрачных тонах! Можете не беспокоиться, я сам знаю, что мне делать с Распутиным.
Доклады министров, начальников полиции и губернаторов просматривались бегло и раздраженно и попадали в мусорную корзину; какое они могли иметь значение? Разве сам Распутин не сказал, что его враги вступили в связь с дьяволом, чтобы повсюду расставлять ему ловушки? Не удивительно, что даже святому не всегда удавалось преодолеть все соблазны, что иногда для этого требовалась более длительная борьба, пока он не высвобождался из лап сатаны?
Все родственники: Николай Николаевич, его брат, Анастасия и Милица, те, что когда-то не уставали восхвалять святость Распутина, приходили теперь и молили государя прогнать отвратительного мужика. Но разве у царя не было достаточных поводов убедиться в корыстолюбии и ненадежности всех этих родственников? Разве в свое время они не поддерживали Григория лишь потому, что видели в нем орудие для своих дел? Но вот теперь, когда он оказался «истинным другом» императорской четы, он казался им надоедливым, и они начали его преследовать. О, царь теперь точно знал, как следует относиться к советам «Николаевичей»!
Прибыла Елизавета Федоровна, чтобы тоже попросить свою царственную сестру не доверять Распутину. Она единственная была по-настоящему искренней, ведь она была монахиней, почти ангелом! Но что она знала о жизни и ее ошибках? Не была ли она введена в заблуждение злонамеренной клеветой и слепо верила всему, что ей рассказывали плохого о Распутине? Алике и Николай знали мир и понимали, что очень много кругом неправды и клеветы. Александра возражала своей сестре со спокойной ласковой улыбкой:
— Поверь мне, милая, тебя ввели в заблуждение! Святых всегда порочат!
А предостережения «истинно русских людей»! Как мог государь верить их речам? Разве не их патриотические души сначала пылали огнем, восхищались Распутиным? Именно они первыми возвестили, что устами этого крестьянина говорит голос русского народа! А теперь они выступают против него, так как он не оправдал их честолюбивые надежды! Да, Григорий Ефимович был действительно «гласом народа», и его спутанная борода, крестьянский кафтан, высокие сапоги — больше чем маска, как сначала предполагали «истинные русские люди». Это правда, он был истинным мужиком, и спутанная борода, и широкие штаны, которые как будто были на нем с рождения, и эти сапоги, словно приросшие к ногам, — государь все это прекрасно видел, и веру его в эту натуральность, истинность не могли поколебать ни интриги, ни клевета.
Стороннему наблюдателю было прекрасно видно, что «истинно русские люди» давно забыли про свое восхищение Григорием Ефимовичем и, напротив, уже давно ненавидят и презирают его. Сначала в течение нескольких лет они мололи всякий вздор о «настоящем крестьянине», который придет и спасет престол, теперь он был здесь, этот настоящий крестьянин, и заговорил без всякого стеснения. Он ударял по столу, если ему не нравилась болтовня «друзей народа» — генералов, политиков, адвокатов и попов и если с чем-то не был согласен, то говорил прямо, без обиняков.
Если честолюбивые генералы, звеня шпорами, говорили о русских идеалах, политики и адвокаты им усердно вторили, а попы благословляли их на новые завоевания, так как новая война открывала широкие перспективы для «истинно русских» генералов, политиков, адвокатов и попов, то Григорий Ефимович был просто невыносим, он бушевал, ругался и проклинал их последними словами:
— Нам, крестьянам, не нужна война! Только вы, проклятые горожане, хотите проливать кровь детей земли, чтобы на этом обогатиться!
И разве при этом стоило удивляться, что «истинно русские люди», которым Распутин мешал воевать в Европе, плохо отзывались о нем?
Существовало еще много тех, у кого глубокая антипатия к Распутину основывалась на самых личных причинах, кому не раз Распутин грубо отказывал, кому на просьбу о министерском кресле всемогущий «друг» грубо отвечал:
— Ты же не будешь от меня требовать сделать мерина министром!
Такие неприятные сцены случались довольно часто, особенно если гордый своим положением в обществе и самоуверенный проситель не скрывал своего высокомерия, а Распутин запросто на самые высокие государственные посты продвигал как раз других, скромных и простых.
Больше всего противников Распутин приобрел из-за своей манеры хвастливо рассказывать всем и каждому о своем влиянии при дворе. Его слова: «Разумеется, у Нее и у Него я могу добиться всего», — многих раздражали, глубоко ранили сердца честолюбивых карьеристов. Невольно приходили в голову мысли о величайшей несправедливости в мире, коли уж дипломированные богословы, опытные полководцы и испытанные государственные чиновники ничего не могли добиться, а этот необразованный невежа осмеливается хвалиться своим могуществом! Были и такие, чьи еще деды служили при дворе, и, несмотря на это, они с величайшим трудом могли добиться краткой аудиенции. Для получения от императора какой-то малости приходилось добиваться благосклонности этого наглого крестьянина с риском услышать:
— Я не могу каждого дурака назначать митрополитом!
Не было ничего странного в том, что оскорбленное достоинство и обиженное тщеславие восставали против Распутина. Даже в общем-то добрых и безобидных людей, как мягкий отец Феофан, не могли не сердить грубые манеры Григория Ефимовича, его наглость.
* * * *
Именно отец Феофан, наидобрейший человек, один из первых дал волю гневу против Распутина; так же пылко, как когда-то он отстаивал праведность старца из Покровского, он теперь набросился на своего бывшего протеже и пытался убедить императора и весь свет в том, что Распутин посланник дьявола. Кто бы мог подумать, что этот незаметный деревенский проповедник сделает при дворе такую быструю, головокружительную карьеру и далеко обойдет своих покровителей.
Ведь даже в сердце такого действительно святого человека, как отец Феофан, проникла зависть, и он возненавидел Григория Ефимовича так же сильно, как раньше восхищался им. Он приходил в неистовое возбуждение, когда начинал говорить о развращенности своего бывшего протеже. С таким же красноречием, как раньше превозносил своего «спасителя», он теперь расписывал его грубое распутство, говорил о его связи с дьяволом.
Отец Феофан пошел теперь тем же путем, как раньше, когда убеждал всех в святости Григория. Преисполненный ненависти, он отправился к Гермогену и Илиодору, к «истинно русским людям», и великому князю Николаю Николаевичу и начал им твердить, что Распутин не что иное, как олицетворение сатаны.
Дородный, добросердечный Гермоген не был склонен к экзальтированности, он никогда не считал Григория святым и сейчас не видел в нем дьявола. Удобно расположившись на диване, как обычно, он слушал пылкие речи маленького архимандрита и в конце концов флегматично и задумчиво ответил: «Ну и распутный же негодяй, этот Григорий!», — после чего задумался о политической стороне этого вопроса, о том, каким образом с помощью «истинно русских людей» можно скинуть Распутина.
Наконец Феофан и Гермоген сошлись на том, что нужно приложить все силы, чтобы освободиться от настырного старца. Открыто, без всякого страха они выступали теперь против Распутина и использовали любую возможность, чтобы навредить тому. На монастырском священнике Илиодоре лежало какое-то адское заклятие, заставлявшее его повсюду выступать в защиту Григория. В то время, когда даже дряхлый старый Феофан слабым голосом ругал Григория, великому «сквернослову» приходилось идти по стопам Распутина, покорно и почтительно, как подобает церковному служителю.
При этом он, как никто другой, знал безграничную испорченность Распутина. Ни Феофан, вечно молящийся перед лампадкой, ни Гермоген, погруженный в церковные политические проблемы, не были знакомы с греховным поведением Распутина воочию, как Илиодор. Зависть и ненависть монастырского священника питались личными, живыми и бесспорными наблюдениями.
Однажды к нему в Царицын приехал Григорий и вскоре после этого пришел бедный извозчик просить заступничества: его женой, заявил он, овладел дьявол, и только монастырский священник своими молитвами может вырвать ее из лап сатаны.
Илиодор в сопровождении Григория немедленно отправился в дом извозчика. Его супруга, полная, молодая, красивая женщина в судорогах каталась по полу, издавая жуткие вопли. Илиодор сделал то, что в таких случаях полагается делать православному священнику: окропил ее святой водой, произнес над ней соответствующие молитвы, поднял над головой Распятие и так усердно заклинал дьявола, что пот градом тек по лицу. Но женщина продолжала кричать, по-прежнему каталась по полу, ей нисколько не становилось лучше.
