Ужин начался около полуночи, вино лилось рекой, заиграл оркестр. Распутин, разгоряченный вином, начал рассказывать о своем влиянии, о своей популярности и любовных приключениях в Петербурге, при этом он позволил себе сделать несколько замечаний об императорской фамилии, хоть и довольно безобидных, но тут же использованных против него его врагами. А именно, он сообщил, что царица называет его «Христом» и слепо следует каждому его совету; он часто носил ее на руках, и двери в императорские покои для него всегда открыты.
После ужина в ресторане появился женский хор, и Распутин, в обычной для него манере, немедленно завязал с девушками беседу. О своих дружеских отношениях с царской семьей он рассказал и цыганкам и, наконец, указал на свой жилет, который императрица собственноручно расшила цветами.
Наверное, в этот момент в его затуманенном вином мозгу всплыли воспоминания об оргиях «божьих людей», потому что он не ограничился снятием жилета, более того, он, прежде чем кто-либо успел его остановить, скинул с себя всю одежду и совершенно голый начал петь церковные гимны и плясать в центре зала.
Между тем вызвали полицию, в ресторане появился генерал Адрианов. Уже на следующий день по всей России открыто говорили об ужасном скандале, и подробные сведения об этом тут же были переданы царю.
Вообще поездки Распутина в Москву были почти постоянно связаны с ночными развлечениями, которые, конечно, не единожды угрожали принять опасный оборот, так как именно здесь, в Москве, был центр интриг, направленных против царской фамилии и их любимца.
Григорий Ефимович особенно охотно брал с собой на такие гулянки кого-нибудь из своих новых учениц. И мы располагаем двумя подлинными описаниями кутежей старца из уст таких «послушниц», благодаря которым перед нами предстает удивительный образ «танцующего старца».
В Москве Елена Дьянумова была допущена сопровождать Распутина на подобную гулянку.
«Телефонный звонок, — рассказывает она, — я слышу знакомый певучий голос: „Доброе утро, Франтик, здравствуй, моя милая! Я приехал к вам в Москву и говорю как раз с вокзала. Оттуда я поеду к Решетниковым, приходи тоже туда к завтраку! Я хочу видеть тебя, я соскучился по тебе!“
Разумеется, я очень хотела снова встретиться с Распутиным. Госпожа Решетникова почитала всех церковных знаменитостей, и кто бы из них ни находился в Москве, обязательно останавливался у нее; помимо Распутина, она восхищалась еще Иоанном Кронштадтским, Илиодором и Варнавой.
Около часа дня я уже появилась в ее квартире. У двери меня встретил монах, и в прихожей уже сидели две одетые в черное монашенки. Я попросила, чтобы Распутину доложили о моем приходе, но тут он сам появился в дверях и начал, как обычно, обнимать меня и целовать. Он плохо выглядел, его лицо вытянулось и осунулось, и было изборождено глубокими морщинами, но глаза не изменились и смотрели на меня так же проницательно, как и раньше.
Он провел меня в комнату, обставленную старой, громоздкой мебелью. Вместе со мной вошел еще один монах, позднее я узнала, что это был Варнава. Он перекрестил меня, спросил, как меня зовут, и затем заметил:
— Твое имя Елена? Значит, недавно у тебя были именины! Пожертвуй что-нибудь для моей церкви, ковер или что-нибудь вроде этого!
Распутин неодобрительно прислушивался к этому разговору и неожиданно воскликнул:
— Франтик, пойдем со мной в столовую, нас там ждут!
Мы пошли в соседнюю комнату, где за столом сидела старая дама, приблизительно восьмидесяти лет, в окружении других дам такого же возраста. Я села рядом с одной из них, сестрой Варнавы, напротив меня сидел молодой офицер, грузин, откомандированный сюда для наблюдения за Распутиным. Рядом с Варнавой сидела молодая купчиха с огромными бриллиантами в ушах; она то и дело влюбленно поглядывала на него и громко смеялась его шуткам. Сам Распутин молчал, тогда как Варнава беспрестанно говорил.
Только в конце завтрака Распутин повернулся ко мне и заявил:
— К ужину я приду к тебе и приведу вон того! — При этом он указал на офицера.
Дамы запротестовали:
— Батюшка, Григорий Ефимович, ты словно солнце в облаках! Едва появляешься, как тут же опять исчезаешь! Мы тебя еще как следует и не видели!
— Нет, — возразил Распутин, — я потом вернусь к вам! А теперь мне нужно к моему Франтику!
— Стоит ему только показать красивую женщину, — мрачно заявил Варнава, — и больше его уже не увидишь! — Эти слова вызвали у Распутина сильное недовольство, он смерил Варнаву недобрым взглядом. В прихожей Григорий Ефимович сказал мне:
— Ты слышала замечание Варнавы? Он завидует мне! Я не люблю эту хитрую лису.
Быстро, как только могла, я поспешила домой, у Елисеева купила различные продукты и мадеру, в ресторане заказала рыбные блюда, позвонила некоторым моим знакомым и спросила, не хотят ли они видеть Распутина.
Около семи часов вечера Григорий Ефимович действительно пришел ко мне вместе с адъютантом. Он был очень весел, его разговор, как обычно, перепрыгивал с одной темы на другую и часто соскальзывал к почти непонятным намекам. Он пристально посмотрел на всех, и взгляд его, казалось, проникал насквозь. Особенно пронизывающе он оглядел Варнаву и при этом сказал мне:
— У тебя хорошо, здесь отдыхает моя душа! У тебя нет никаких задних мыслей, и за это я люблю тебя. А этот, ты слышала? Он не любит меня, ах, как мало он меня любит!
В течение некоторого времени его взгляд был прикован к господину Е. и его жене. Этот господин Е. был когда-то помолвлен со мной, но об этом никто не знал; потом мы оба обзавелись семьями и чувствовали себя в браке очень счастливо. Тем не менее, Распутин неожиданно заявил мне, указывая на господина Е.:
— Когда-то вы любили друг друга, но из этого ничего не вышло. Но так и лучше, вы не подходите друг другу, а его теперешняя жена как раз для него.
Я была поражена таким удивительным замечанием, так как едва ли было возможно, чтобы он знал о моей прежней помолвке, о которой мы сами больше и не вспоминали.
После еды Распутин сразу же потребовал, чтобы я привезла цыган, и не хотел слушать никаких возражений. Господин Е., заметивший мое неловкое положение, предложил, чтобы мы сами поехали к цыганам, с чем Распутин охотно согласился. Вскоре наше общество отправилось к „Яру“.
Там Распутина мгновенно узнали, и так как опасались скандала, какой уже однажды имел место, сообщили губернатору, пославшему в ресторан двух чиновников. Они появились очень скоро, вошли в наш зал и попросили разрешения присутствовать там, чтобы охранять Распутина от возможного нападения; вскоре после этого с той же целью появилось несколько полицейских, переодетых в штатское.
Тем временем начал выступление цыганский хор с известной певицей Настей Поляковой. Распутин тут же почувствовал себя вольно, заказал фрукты, кофе, печенье и шампанское.
Распутин мог выпить невероятно много. Любой другой через несколько минут свалился бы на пол без сознания, но у него только ярче заблестели глаза, лицо стало бледнее, а морщины глубже.
— Ну, — закричал он, — начинайте петь, ребята!
За ширмой, стоявшей в нашем зале, зазвучали две гитары и послышалось пение цыган. Распутин сидел молча и слушал, опустив голову.
— Настя, — наконец сказал он, — ты поешь так прекрасно, что за душу берешь. — Затем он вдруг вскочил и глубоким звучным голосом вступил в пение. — А теперь, Настя, — закричал он, — теперь давай выпьем стаканчик! Я люблю цыганские песни, и когда их слышу, мое сердце ликует от радости!
Настя отвечала ему коротко и нелюбезно и смотрела мрачно. Это бросилось мне в глаза, и я спросила кого-то из присутствовавших, почему цыганка настроена так враждебно к Распутину, на что мне ответили, что во время одного из последних визитов старца произошел крупный скандал, повлекший для хора неприятные последствия.
Невольно меня охватил страх, не дойдет ли опять до скандала, и я пожалела, что поехала вместе с Распутиным. Я подумывала, как бы встать и незаметно удалиться, но каким-то образом меня захватило общее настроение, и я осталась.
— А теперь спойте мою любимую „Тройку“, — вскочив, закричал Распутин. Он был бледен и стоял перед нами с полуприкрытыми глазами; пряди волос упали на лоб, он стал прихлопывать в такт: „Еду, еду, еду к ней, еду к миленькой моей!“
Его голос был полон страсти и огня, и он глубоко запал мне в память. Какая же первобытная сила была сокрыта в этом человеке!
Между тем наше общество заметно увеличилось: каждую минуту звонили знакомым, приглашали приехать, приходили другие ресторанные посетители и просили разрешения принять участие в пирушке. Когда богатые фабриканты К. узнали, что я тоже здесь, они принялись меня умолять представить их старцу. Несколько англичан, прибывших в Россию с военной миссией, настойчиво просили разрешения увидеть Распутина. Когда им позволили, они тихо сели в углу и не сводили глаз с Григория Ефимовича. После того как наше общество увеличилось приблизительно на тридцать человек, кто-то предложил поехать в „Стрельну“, и мы отправились туда. Кто-то из нашей компании хотел заплатить по счету, но официант ответил, что чиновники губернатора уже все оплатили.
