— Мне всегда казалось, что наркотики употребляет определенный сорт людей…
— Не очень привязанных к жизни?
— Ну. вроде того. Какие-нибудь хрипящие рокеры, бродяги, неудачники по жизни…
— У неудачников по жизни и бродяжек нет денег на «белое бессмертие». Они довольствуются спиртным.
— Нет, погоди… Вот ты говоришь, англичане наводнили Китай опиумом, и ничего.
Китайцы сумели и объединиться, и повоевать, и сейчас очень неплохо движутся… А возьми Штаты пятнадцатилетней давности! Да там курить марихуану было просто модой! Казалось, из этих хиппи, поколения «ленивых бунтарей», не вырастет ничего путного, а что на деле: стали те вьюноши примерными отцами семейств и жесткими, расчетливыми бизнесменами, политиками, военными. Прагматиками. И с удовольствием вспоминают те времена, когда трахались под каждым кустом с такими же обкуренными подружками на каком-нибудь рок-фестивале… По-моему, ты драматизируешь… От водки кончается куда больше народу.
— Это пока. Водку и употребляют практически все.
— И все же…
— Нет, Наташа. Это ты упрощаешь. В программу «Снег» входили и научно-исследовательские институты…
— Даже так!
— Да. В семидесятые если что и делалось, то делалось очень серьезно. Особенно при наличии санкции Генерального.
— Помню. Но и дури хватало.
— Как везде. Так вот… — Егоров замолчал, собираясь с мыслями, закурил сигарету. — Это было замечено давно: и водка и наркотики по-разному действуют на белых, желтых и черных., .
— В твоих устах «белокурой бестии»…
— Брось, Наташка, ты же знаешь, что я не расист. Просто такова реальность.
Индейцев Северной Америки уничтожили вовсе не карательные походы колонистов или выстрелы лихих ковбоев, а «огненная вода». Любой азиат, начинающий потреблять волку, спивается, как подросток, за два-три года. Из десяти начинающих систематически употреблять спиртное азиатов спиваются все десять. Что, кстати, произошло не только с «ихними» индейцами, но и с нашими доморощенными чукчами и камчадалами.
— Понятно. Генотип такой.
— Кстати, возможно, именно поэтому пророк Мухаммед запретил своим последователям употреблять вино.
— Угу. Они все больше коньячок предпочитают, как я могла заметить.
— Тем не менее… Восточные люди могут курить гашиш, опиум годами, безо всяких существенных подвижек, как наши так водочку кушают. А вот белый человек подсаживается на наркоту крайне быстро и, к сожалению, почти всегда необратимо.
В девяносто восьми случаях из ста.
— Егоров, так что с этими двумя? Они тоже потом станут наркоманами?
— Не-а. Не успеют.
— Почему это?
— Помрут от запоя.
— Ага. Если ты шутишь, значит, не все так страшно.
— Все достаточно противно, Наташка. Наркотики в у отличие от алкоголя принимать начинают совсем молодые ребята; для них «пыхнуть» или «ширяться» — не настолько попытка «кайф догнать», сколько желание принадлежать к некоему избранному кругу, у которого от окружающих есть и свои тайны. К тому же прием наркоты завязывается и на групповуху, что в зеленом возрасте — очень даже стимулирующий фактор.
— Наверное, и не в зеленом тоже? — хмыкнула Наташа. — Но — одни любят арбуз, другие — свиной хрящик. Егоров, тебе-то какое до всего этого дело и зачем вообще ты во все полез?
— Вообще-то случайно.
— Как это — случайно? В вашей системе бывают еще случайности?
— Да их везде навалом! Все началось с командировки в Афган, помнишь?
— Еще бы! Егоров, ты что, так все годы службы наркотой и занимался?
— Нет. Я разным занимался. И в Афган попервоначалу попал как чистый практик и долго не мог привыкнуть к тамошней работе.
— Практик — в чем?
— Наташка…
— И не щурься! Сказал "а", говори "б". Ну и все другие буквы. Думаю, ничего ты уже не нарушишь, если расскажешь мне что-то. Причем никаких тайн военных мне не надо, я же сказала…
— В засадах я работал.
— В засадах?
— Спецназа. Все просто: сидишь в укромном месте и ждешь караван «духов». Пока не дождешься…
— И — что?
— И — все. Потом уничтожаешь живую силу противника, а материальную часть захватываешь.
— Как-то… Как-то у тебя все не по-настоящему получается…
— Зато у Хемингуэя по-настоящему.
— Иронизируешь?
— Нисколько. Война — это грязь и кровь. И много боли. Больше ничего там хорошего нет.
— Совсем?
— Не совсем. Есть еще и дружба, и верность. Иначе просто не выжить. — Егоров закурил, сделал несколько глубоких затяжек и одним движением затушил сигарету в пепельнице. — Это было в восемьдесят шестом. Засада была серьезная. Мы захватили три машины. У меня был приказ сразу по ликвидации живой силы связаться с базой и вызывать прикрытие. Один из автомобилей оказался поврежден. Разрушенным оказался и контейнер, находящийся в кузове. Большой такой. В нем… В нем оказалось около семисот килограммов героина. Пусть и скверно переработанного.
Потом согласно приказу вызвал «вертушки», доложил с повреждениях. Потерь среди личного состава у меня не было.
Вертолетов налетело столько, сколько не бывало на прикрытиях войсковых операций.
Из двух выскочили бойцы спецгруппы… Знаешь, об этом не любили говорить ни в газетах, ни в воспоминаниях потом, но такие были.. Они выполняли самую грязную работу. Совсем грязную. На войне… На войне и ее нужно кому-то делать. Кто-то должен.
Они затарили в грузовой вертолет контейнеры. Никто кроме этих ребят и нас. не знал, что в них. Мы вернулись на базу. Но, как выяснилось, остальные наши группы с этой базы уже убрались, только мы… А той же ночью… Той ночью был мощный налет. Вот именно, мощный.
Обычно «духи» нападали втихую, и никогда — на базы спецназа. Слишком были бы велики их потери при любом исходе операции. А здесь… Сначала они обстреляли нас из минометов и орудий, потом — из тяжелых пулеметов. Мы пытались вызвать помощь, но ничего не вышло…
— Что-то с рацией?
— Не совсем так. Даже пока рация действовала, мы не могли добиться внятного приема…
— Может быть, ваши враги выставили радиопомехи?
— Может… Но… Такой аппаратуры у «духов» не было, это точно.
Володи замолчал, глядя в одну точку. Закурил, сделал несколько затяжек, продолжил:
— В живых осталось трое. Трое! Из тридцати здоровых, молодых парней! Ни одна «вертушка» не пришла, даже когда рассвело, ни один бронетранспортер! Никто!
— Володя… — Женщина мягко положила ладонь на руку мужа.
— Я спокоен, Наташка. Сейчас я спокоен. Втроем мы ушли в горы еще затемно и затаились. Нас бы тоже перебили, но здесь уже случай. Часов в одиннадцать мы заметили километрах в семи небольшую группу. Одеты они были как «духи», но когда я наблюдал за их передвижением в бинокль, то сумел рассмотреть лицо одного из них. Это был… Короче, это был командир группы спецназа ГРУ. Тогда я просто-напросто встал во весь рост, дал длинную очередь из «калаша» в воздух, потом начал махать руками. Хм… Хорошо, что попросту не подстрелили сгоряча…
Вместе с ребятами мы вышли через трое суток в расположение базы спецназа ГРУ.
Вертолет за нами прислали через пару часов. А еще через два дня со мною встретился некий товарищ…
К ЭТОМУ времени у меня накопилась масса вопросов. Первый: каким образом «духи» смогли за полсуток организовать такое хорошо подготовленное нападение на базу?
Подтянуть технику, сосредоточиться, а наши при этом ничего не заметили, а?
Второй: почему нам не подошли на выручку? Как удалось узнать, силы были, силы вполне мобильные, и очень недалеко: стоило нас поддержать огоньком или броней, и группа осталась бы цела. И третье: с базы ГРУ «домой» мы долетели в целости и сохранности только потому, что пилот… самовольно изменил полетное задание.
Капитан Игнатьев… В Афгане он был пилот милостью Божьей, плевать хотел на любое начальство… Потому, наверное, и выжил…
Первым делом, как взлетели, он отключил рацию, глянул на нас: "Мужики, мое дело — вас в цельности доставить, так? Потому «косяка» давить нечего, у всех свои протечки в чердаке. Мы должны лететь через Западный отрог, но мы там не пойдем.
Не знаю почему, но не пойдем. Страшно мне там идти, поняли? Так что… — Потом приложился к фляжке. — Ну что, как говаривал Юрий Алексеевич, поехали!" — «Какой Юрий Алексеевич?» — «Так Гагарин! Юрке попроще было, по нему из всех видов не палили. Хотя — как знать…» Он круто развернул машину, и мы понеслись на юг, прижимаясь к невысоким горам, чуть не задевая брюхом каменистые склоны… Ну так вот, на другой день со мною беседовал человек…
— Некий товарищ?..
— Нет, он представился, только… Знаешь, Наташка, «неким» его назвать сложно.
Увидев его однажды, вряд ли когда забудешь. Для нашей конторы такое лицо…
— Красавец мужчина?
— В смысле?
— Лицо выразительное?
— Трудно сказать. Наверное, раньше оно и было приятно-неприметным или даже красивым, если бы не шрам. Словно лицо когда-то располосовали в лохмотья бутылочным остовом…
