Звёздное небо из глубины колодезя[185]
1945 год, начало лета
— Галька! Стасик! Не пейте от пуза, — недовольно воскликнул Юрка. — Имейте совесть…
После обращения к совести оба усерднее зачастили к бидончику, с удовольствием извлекая его из-под вороха увядшей травы, и вскоре почти опорожнили.
А солнце жарило, как мне чувствовалось, по-африкански, нещадно. И укрыться на поле негде. Несколько тополей, их верхушки виднелись у железнодорожного переезда, манили под свою тень, да не уйдешь — работа. Усугублял нашу жажду сухой ветерок — тягун, пыливший при каждом взмахе тяпкой.
Пришлось установить одноразовую норму питья. Теперь каждый жаждущий подходил ко мне и получал законный глоток из болтавшейся на сыромятном ремешке через моё плечо солдатской фляги, наполненной под горловину нынешним утром.
Я бросал тяпку, доокучив очередной картофельный куст, отвинчивал пробку-стаканчик и аккуратно, чтобы не расплескать, наполнял его.
— Ещё, — заскулил Стасик. — Пить хочу…
— А ты терпи. Тебе уже девять лет. Будущий солдат! Терпи!
— Не хочу терпеть!
— А как же на фронте? Кино «Тринадцать» видел?
— Так-то — в пустыне…
— А здесь, на седьмом километре, река, что ли, течёт? Ну где я тебе воды достану? Колодец, что ли, вырою?
«Колодец… А на переезде…» — припомнил я.
Стасик настаивал. Его поддержала Галька, прекратив выдёргивать полынь, зловредный осот и прочие сорняки, сплошь затянувшие полосу Бобылёвых.
— Жадина, — с обидой произнёс Стасик. — Воды жалко. Если б не было, а то целая фляга.
— На, пей, — не выдержал я. — А обедать с чем будем?
— И мне, — подсунулась под руку Галька. — Обедать не будем, домой пойдём.
— Ишь ты, хитромудрая какая, — домой. Обрадовалась, — вмешался Юрка. — Куда в вас лезет? Весь бидон выдули. Только и бегаете пить — лишь бы не работать. Саботажники…
Фляги хватило ненадолго. Убедившись в том, что посудина пуста, Стасик с Галькой на некоторое время отстали от нас. Братишка тяжко вздыхал, вытягивая из горячей земли жилистые корни пырея.
Близился полдень, а полосе шириной в восемь рядков и конца не видно.
Я подошёл к другу.
— Недалеко от переезда видел барак? Жёлтый такой… — спросил я.
— Ну?
— За ним не заметил ничего?
— Сортир зеленённый. А што? Чего бегать далеко? Вона — кустики…
— Не о том я. Подальше, метрах в десяти в другую сторону, вроде бы колодец. Не засёк?
— Не-ка. Иди, разведай. А я потяпаю. Бидон и флягу захвати заодно.
— Добро. Попёхал.[186]
Невозможно предугадать, чем закончился бы мой поход, не увяжись за мной Стасик. Ему, наверное, очень надоело нудное занятие — рвать упрямую и колючую траву, и он надумал прогуляться со мной по вольному полю.
— Ведь ты сам напросился на подмогу Бобыньку. Почему же лентихвостишь?[187]
— Из колодца хочу попить. Тебе можно, а мне — чур да?
И всегда так. А мне? Не желает понять, что я его старше — на целых четыре года — и поэтому давно взрослый, а он нет. Не дорос ещё. До моего.
Чтобы Стасик прекратил вяньгать, пришлось уступить. Он сразу повеселел, стал ко мне подмазываться.[188] Напросился на обратном пути полный бидончик нести. Словно у меня сил не хватит самому тот алюминиевый литровый бидон донести до полосы. Но мне почему-то стало жалко братишку. Наверное, потому что я его обижал часто, многого не позволял. А напрасно. Ну почему бы не взять его с собой к колодцу или самому пригласить — братишка всё-таки, ещё и младший. Ему помощь, защита нужна.
Стасик обрадовался неожиданной милости:
— Держи фляжку. На пока.
И вот уже фляга при каждом шаге пошлёпывает его ниже колен.
Возле барака, в котором, вероятно, жили обходчики железнодорожных путей, мы никого не встретили, поэтому и разрешения просить ни у кого не пришлось. Площадка вокруг колодца усыпана острым, как битое стекло, шлаком. Осторожненько ступая, достигли сруба. Откинули дощатую крышку. Я заглянул в колодец. Где-то очень глубоко поблёскивала чёрная вода. Приятно снизу обдавало сырым холодом. Пригляделся внимательней. Там, на самом дне, что-то смутно белело.
— Стаська, ну-ка глянь, что это там виднеется? Да не перевешивайся так — кувыркнёшься!
— Ничего там нету, — уверенно заявил брат.
— Ты что — ослеп? Вон белеет… Похоже — шевелится. На поросёнка похоже.
Стасик испугался, отпрянул.
— А что, поросёнки в колодцах живут?
— Факт — не живут.
— А русалки?
— Так то ж из сказки.
— Ну и что?
— Эх, ты! Ничего не знаешь. Русалок вообще не бывает. Их Пушкин выдумал. Фонариком бы посветить… А если на дне клад спрятан?
— Ага, клад, — охотно согласился Стасик.
— Жаль, некогда. А то спуститься бы да посмотреть.
— Страшно…
— Тебе — страшно. А я спустился бы… Запросто.
Стасик восхищённо глянул на меня и опасливо покосился на провал колодца.
— Давай… Да крышку-то сними.
Стасик подал мне бидон.
Я продел в ручку бидона конец толстой верёвки, затянул её петлёй и опустил бидон в колодец, крутанул бревно и залюбовался рукоятью, вращавшейся наподобие пропеллера, — виден был лишь светлый круг.
Раздавшийся всплеск возвестил, что бидончик достиг цели. Когда вытащили, воды в нём оказалось едва ли больше половины. Я перелил её во флягу. И снова ручка, бешено вращаясь, образовала светлый круг. Шлёп! Дёрнул верёвку влево-вправо, чтобы зачерпнуть побольше. Опять налегли со Стасиком на рукоять. Она поддалась что-то уж слишком легко. Мелькнула догадка: неужели отвязался? Показался конец верёвки — так и есть! Досада-то какая! Чужой бидон-то. Под честное слово выпросили. Да чей бы ни был — жалко, вещь нужная в хозяйстве. С таким же, только поменьше, Юрка в заводскую столовку за стахановскими отцовскими обедами ездит на ЧТЗ. Этот участок отцу тоже от завода выделили. Если не украдут урожай, Бобылёвы картошкой на всю зиму будут обеспечены.
— Утонул? — не веря в случившееся, спросил Стасик.
Я всмотрелся в узкую шахту колодца. На дне его вроде бы светлело что-то более яркое, чем ранее замеченный мною «поросёнок».
— Стасик, я полезу. А ты тут будь. И не свешивайся вниз, а то загремишь…
— А как тебя вытаскивать?
— Сам вылезу. По верёвке. И бидон подниму. Я его к концу верёвки привяжу. Заодно разведаю, что там белеет.
Стасик оторопело уставился на меня.
— Ну? Чего ты?
— Я? Ничего.
Но я-то знал — не скажет: а мне?
И вот я повис над бездной. Торможу спуск ногами. Всё идёт хорошо. Надо мной уменьшается и словно синеет голубой квадрат с перекладиной барабана, к которому прикреплена верёвка. С перекладиной перемещается и голова Стасика. Нет, это я раскручиваюсь на верёвке.
Посмотрел вниз — вода совсем близко. Несколько раз тиранулся плечами и спиной о сырые шпалы сруба. На песчаном дне на боку лежит, матово отсвечивая, бидон. На стыке сруба над поверхностью воды навис ледяной козырёк. Это с него срываются гулкие капли. Вот что белело-то — не догадались. Не ахти, конечно, подходящая площадка — босиком на льду стоять, но если изловчиться можно бидон быстро подцепить, держась другой рукой за верёвку.
Перехватываюсь, чтобы опуститься пониже, и… Всё тело разом обдаёт кипятком — я с головой окунаюсь в поистине кипящую воду. Выныриваю и не могу ни выдохнуть, ни вдохнуть новую порцию воздуха. Цепляюсь напрасно за скользкие бока шпал. Отчаянно работаю руками и ногами.
— Гера! Где ты?
Голос брата до неузнаваемости искажён. Он точно бьётся, раскалываясь, о стены сруба. Ответить нет возможности — холод стиснул грудь и сжал горло.
Ноздреватая глыба льда висит надо мной — рукой не дотянуться, высоко. Барахтаюсь, крутясь в тесном квадратном пространстве, и вдруг замечаю железную скобу, вбитую в дерево. Ухватился за неё. Пальцы не чувствуют твёрдости металла. Кричу:
— Ста-а-сик!
— Ага…
— Беги на переезд. Слышь? Попроси новую верёвку. Беги же скорей!
Наконец Стаськина голова исчезла.
Дрожь колотит меня — зуб на зуб не попадает. Перед газами ослизлые шпалы и ржавая скоба, — к счастью, крепко вбитая в дерево.
Колодец-то вовсе не такой мелкий, каким мне показался, — с головой окунулся, да и дна, похоже, не достал. А бидон — вот он, близёхонько лежит, вроде бы. Прозрачная вода — какая обманчивая!
Держусь за скобу обеими руками, но она ненадёжная, неосязаемая. Моё спасение — там, наверху.
И я не отвожу глаз от синего квадрата над головой, разделённого посредине воротом, шевелю ногами, словно еду на велосипеде.
Лишь бы руки-ноги судорогой не свело. Наслышан я — именно так гибнут люди, попав в холодную воду. А я не так давно воспалением легких переболел. Если ещё раз подхвачу — хана[189] мне.
