Многих женщин беременность портит. Скажу без лицемерия: некоторые становятся просто уродинами. Обрюзгшие или, наоборот, худющие, темные и изможденные лица с пигментными пятнами, бесформенные комки грудей, плоские задницы, худосочные, синюшные ноги… Зрелище, прости Господи, не для слабонервных. Конечно, потом, после родов, женщины в большинстве случаев не только восстанавливают былую красоту и привлекательность, но и по-настоящему расцветают.
К явственным изменениям в облике Насти я готовился заранее. Почему-то решил, что увижу ее такой, какими обычно бывают дамы на сносях. Но напрасно. Беременность Настю пока никак не изменила. Грудь все так же топорщится, живот — плоский, талия — тонкая.
В комнате тепло и уютно. Пахнет жареным мясом и легкими, не французскими духами.
— А когда начнет расти животик? — спрашиваю, пристально рассматривая ее со всех сторон.
Настя стоит посреди комнаты, ласково улыбается и покорно ждет, когда я закончу осмотр.
— Скоро! — отвечает она коротко.
Нас ожидает праздничный обед. На столе — мясное и овощное ассорти, привезенный мной, запеченный в духовке гусь, вяленая, копченная и маринованная рыба, российский сыр, бутерброды, отечественные и заморские фрукты, конфеты, шампанское и водка…
— Ты, наверное, с вечера начала накрывать на стол? — интересуюсь, откупоривая шампанское.
— Да нет, не с вечера. Часов с двух ночи, — серьезно отвечает Настя.
Обняв ее за стан, я провозглашаю немудреный тост:
— Выпьем за то, чтобы в Новом году и мы с тобой, и наш ребенок, который скоро появится на свет, были здоровы и счастливы!
Настя поднимает фужер.
— Пусть будет так, Ванечка! — ее глаза излучают тихую радость. Я давно заметил: почти у всех беременных именно такие глаза, как сейчас у Насти, — влажные, ласковые, полные внутреннего умиротворения и света.
Мы сидим за столом. Она кормит меня, как малютку, со своих рук и слушает. Я стараюсь все время говорить приятные для влюбленной женщины слова. Не жалея красок, описываю красоту ее глаз, изящество талии, свежесть губ, чарующую нежность кожи, ангельское благоухание волос… Насте, как и всякой нормальной особи женского пола, всегда нравились комплименты. Она, как сытый котенок, трется о мое плечо и мурлычет. А я счастлив тем, что она счастлива.
Несколько рюмок водки делают меня еще красноречивее и нежнее. Я все время целую Настю и ласкаю руками.
— Скажи, ты сильно по мне соскучился? — шепчет она, пытаясь поймать своими губами мои губы.
— А разве это не заметно? — страстно шепчу ей в ответ.
Все заканчивается так, как и должно заканчиваться в таких случаях между влюбленными мужчиной и женщиной. Постелью.
Потом мы продолжили обед. Говорили, говорили… Потом снова валялись на койке. Так продолжалось довольно долго: мы то занимались сексом, то садились за стол. И лишь изрядно подустав, решили прогуляться по территории санатория.
Ветер, который покусывал с утра за уши и нос, после обеда заметно подобрел и лишь легонько щекотал щеки. Мы брели, взявшись за руки, по пешеходным дорожкам, расстеленным между корпусами. Незаметно вышли к камышовым зарослям, убеленным сединами снега. Камыши стояли стеной у обочины дороги, ведущей от санатория к ближайшей городской улице. И тут невдалеке увидели трех парней. Пошатываясь и размахивая руками, они шли нам навстречу.
— Пьяные! — неодобрительно заметила Настя и с тревогой посмотрела на меня. — Может, вернемся?
Я беспечно отмахнулся:
— Новый год! Сегодня все пьяные.
Троица приближалась. Парни громко ржали и оживленно жестикулировали. На нас — ноль внимания. Внушал подозрение только один — коренастый и низкорослый в кожаной куртке на распашку, он чем-то напоминал краба и имел типичную хулиганскую физиономию. Парень то и дело косился по сторонам и сплевывал. Остальные — небритый мозгляк в меховой кепке и пижонистый акселерат с небрежно наброшенным на шею белым шарфом — опасений не вызывали.
Мы уже поравнялись и, казалось, должны были мирно разойтись, как коренастый вдруг поймал меня за рукав и дернул.
— Слышь, клоун, дай закурить!
Я остановился. Настя вцепилась в мою руку. Тон этого сопляка мне, разумеется, не понравился, но ввязываться в драку с троими было глупо. Мне с ними никак не совладать, да и кто знает, что они носят в карманах.
Я молча достал сигареты. Коренастый нагло ухмылялся. Мозгляк и пижон смотрели тяжелыми взглядами, не предвещавшими ничего хорошего.
— Закуривай! — я протянул пачку.
И тут же взметнулся кулак с кастетом.
— Беги! — успел я крикнуть Насте и получил удар в скулу.
Он прошел вскользь, рассекая кожу. Пошатнувшись, я все же устоял на ногах. Но сбоку мне в ухо навесил пижон. Затем — мощный пинок сапогом в живот, и я распластался на заснеженном асфальте.
Истошно вопила Настя. Коренастый и мозгляк тащили ее в камыши.
Я рванулся что есть мочи, но встать на ноги пижон мне не дал, обрушив град ударов носками тяжелых армейских ботинок. Он бил по ребрам, в живот, норовил попасть по голове. Я изворачивался, как мог. Рядом, в двух шагах, в промерзлой траве обочины валялась пивная бутылка. Я попытался дотянуться до нее. Пижон тоже заметил бутылку. Он забежал с другой стороны и хотел лягнуть меня по вытянутой руке. Но поскользнулся. В этот момент я поймал его за ногу и рванул на себя. Парень шлепнулся на задницу и тут же вцепился мне в горло. Не став вырываться, я, задыхаясь, подхватил бутылку, шмякнул ею об асфальт и со всего маху ткнул пижона «розочкой» в харю. Он дико завизжал, сразу же отпустил мою глотку и прижал руки к лицу. Между пальцев потекли красные струи. Вскочив на ноги, я жестоко ударил его носком сапога в грудь и кинулся на выручку к Насте.
Ее уже повалили на снег. Коренастый стоял на коленях со спущенными штанами и пытался стянуть с нее колготки. Мозгляк сидел на голове Насти, отчаянно брыкающейся и вопящей, и держал ее за руки.
Не раздумывая ни секунды, я вонзил острые осколки бутылки в промежность коренастого и тут же молниеносно черканул ими по лицу мозгляка. Рыча и истекая кровью, как раненный кабан, коренастый пополз в камыши. Мозгляк, зажав лицо руками, кубарем барахтался в снегу. Я дважды ударил его ногой по голове, и он затих, вытянувшись во весь рост. Настя силилась подняться и протягивала мне руку, но мне было не до нее. Подлетев к коренастому, я принялся его избивать. Он корчился, извивался, его вопли и стоны распугали ворон, чинно прохаживающихся неподалеку по белой простыне пустыря. Вскоре коренастый умолк. А я все никак не мог остановиться. Настя с трудом оттянула меня от распластанного тела, уткнувшегося сморщенным членом в алый снег.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
