по имени, и я оборачиваюсь. В руке у него стопка фотографий. Он протягивает один снимок мне: мы с Николасом вместе в ресторане, его рука лежит на моем плече, он наклоняется ко мне, как будто может рассказать секрет, который, как мы оба теперь знаем, он никогда не откроет.
– Я не хочу их видеть, Генри.
– Посмотри на его шею.
Я приглядываюсь внимательнее и в проеме расстегнутой рубашки Николаса вижу маленькое золотое распятие с рубином в центре.
Генри показывает другую, размытую фотографию, которую мы сделали во время кражи. Распятия выглядят одинаково.
– Он оставил крест себе, – говорю я. Николас лжец, так почему бы ему не быть и вором тоже?!
– Если только крест изначально не принадлежал ему.
Клянусь, мое сердце на мгновение остановилось.
– Идем, – говорю я, но сначала вырываю фотографии из рук Генри и кладу их на стол Рут. – Оставьте их себе.
Я слегка сжимаю руку женщины, приправив этот жест сокрушенной улыбкой, чтобы Рут знала: я не виню ее ни в чем, – а затем ухожу в сопровождении Генри.
Глава 20
Мне просто кажется, что весь песок в песочных часах уже высыпался.
Выживут только любовники
На этот раз, пройдя через боковые ворота, мы не подкрадываемся к дому с черного хода. Мы поднимаемся по обшарпанному крыльцу и звоним в дверь.
Дверь открывает красивый мужчина лет пятидесяти с небольшим, со смуглой кожей теплого оттенка и седеющими вьющимися волосами. У него темные круги под глазами, словно мы только что нарушили его вечный сон, и он, кажется, удивлен, увидев живых людей на своем крыльце. Мгновение мужчина смотрит мимо нас, вероятно, на по-прежнему скованные цепью передние ворота, а затем встречается со мной взглядом.
– Чем могу помочь?
На ум сразу же приходит столько разнообразных вариантов ответа, что я не могу выдавить ни слова.
– Николас дома? – увидев мое замешательство, спрашивает Генри.
– Ник? – Мужчина оглядывается назад, а затем снова смотрит на нас. – Он наверху, в своей комнате.
– Можно подняться к нему и поболтать? – Мой друг пожимает мужчине руку. – Кстати, меня зовут Генри. Мы на этой неделе познакомились с Ником в городе, и он приглашал нас как-нибудь к нему заглянуть.
С этими словами Генри выдает ту обаятельную улыбку, которая в детстве часто выручала нас из беды. Я мысленно возношу благодарственную молитву за то, что он по-прежнему так же ловко манипулирует взрослыми. Мне никогда не удавалось в полной мере скрыть свое недовольство тем, что нас поймали, дабы проделать то же самое.
– Конечно. – Мужчина отступает назад, открывая дверь шире.
– Отлично. Спасибо, – говорит Генри, и мы входим.
Ходить по дому в качестве приглашенного гостя, а не грабителя – совсем другое дело, но сегодня я не в настроении оценивать роскошь и богатство. Я поднимаюсь по лестнице прямо к спальне, в которой должен находиться Николас. В последнюю минуту Генри ускоряет шаги и опережает меня у двери, как будто не знает, чего ожидать, когда я войду в комнату.
Николас лежит на кровати, застеленной темно-коричневым покрывалом. Его глаза закрыты, руки закинуты за голову, в ушах наушники, а телефон лежит на груди. На нем серые спортивные штаны с завязками и белая футболка, и он выглядит моложе, чем во время наших с ним предыдущих встреч, – просто обычный парень, который пару лет назад окончил среднюю школу и все еще живет с родителями. На его губах играет мягкая улыбка, которая никак не вяжется у меня с загадочными ухмылками, которые я помню. Ноги Николаса скрещены в лодыжках. Такой невинный… совсем не похож на вампира. Был ли он вообще когда-нибудь похож на вампира, или я видела только то, что хотела видеть?
Он улыбается тому, что слушает в наушниках, и это становится последней каплей. Я проскакиваю мимо Генри и вырываю наушник из уха Николаса.
Его глаза распахиваются, и парень резко садится на кровати. Телефон соскальзывает с груди и мягко падает на покрывало. Меня так и подмывает поднять этот телефон и швырнуть в зеркало над комодом. Николас вынимает другой наушник из уха. Он открывает и закрывает рот, и я жду, пока он найдет слова, хотя знаю, что они мне не помогут. В окно напротив льется утренний солнечный свет, который придает смуглой коже Николаса явный отблеск жизни. Я осматриваю комнату, пытаясь как дура найти окровавленный ковер или мертвое, обескровленное тело, – любое доказательство, которое перевесит те, что открылись передо мной. Становится трудно дышать, когда я понимаю, что все еще цепляюсь за крошечный осколок надежды, что приду сюда и найду Николаса в комнате, затемненной тяжелыми бордовыми шторами, и он заключит меня в свои объятия и высосет из меня жизнь настолько, чтобы я могла жить вечно без всякой боли, присущей человеку. Но я вижу лишь полупустую чашку кофе на прикроватном столике.
– Что ты здесь делаешь? – наконец спрашивает Николас.
– Не знаю, – выплевываю я. – А ты что здесь делаешь?! Разве тебе не положено в это время суток прятаться на чердаке в гробу?
Николас издает нервный смешок, гораздо более высокий по тону, чем те сексуальные смешки, которые я слышала от него в темных уголках ночных улиц. Его пальцы теребят ворот футболки, как будто он нервничает из-за того, что в его комнату пришла девушка, и пытается вспомнить, как быть крутым. Каждое его движение разрушает еще один кусочек иллюзии, которой я питалась. Николас ерзает на кровати, приглаживая волосы, так что солнце высвечивает тонкие рыжие пряди. Меня бесит, что он все еще очень привлекателен, – с таким парнем я бы обязательно поздоровалась в кафе, – но безжалостный дневной свет лишает Николаса таинственности, окутывавшей его ночью. Кем было то существо, которое я поцеловала прошлой ночью на кладбище? Потому что тогда со мной был точно не этот мальчик.
– Ты шутишь, да? – спрашивает Николас. Он проводит рукой по своим кудрям, и этот жест напоминает мне о Генри. Николас никогда раньше не прикасался к своим волосам, он никогда не делал ни одного движения, которое показывало бы его неуверенность в себе. Он был бы отличным актером. Он и есть актер.
Я совсем его не знаю, и эта мысль причиняет новую боль, как если порезать палец бумагой, когда твоя рука уже сломана.
Боль не отпускает меня. Я ошеломленно моргаю. Кажется, Николас ждет ответа, но я молчу.
– Конечно, я не вампир. Я думал, мы просто развлекались. Притворялись. – Но Николас не смотрит мне в глаза. Он знает, что это была
