его игра, а не моя. Сейчас он пытается обмануть
самого себя. Наверное, хочет таким образом избавиться от чувства вины за то, что обманул.
И все же его слова пронзают меня насквозь. Просто развлекались. Эта последняя капля пылающей зеленой надежды поглощается другими, горячими и злыми цветами. Мои конечности дрожат. Пальцы сжимаются, пока ярость течет по венам.
Я потерпела неудачу. Папа угасает. Я чувствовала это нутром, когда разговаривала с ним по телефону, но проигнорировала ощущение, потому что убедила себя, будто уже близка к его спасению, хотя на самом деле просто играла в игры с парнем, которого мне нравилось целовать. Я сгибаюсь пополам и стараюсь, чтобы меня не стошнило.
Печаль пытается разлить свой темно-синий цвет по моим венам, чтобы смешаться с яростным красным, но я борюсь с этим. Боюсь превратиться в пульсирующую пурпурную грозовую тучу, которая без остановки льет дождем, а я пока не могу себе этого позволить. Мне нужно повидаться с папой. Мне все равно нужно быть сильной и держать его за руку в конце, не добавляя свою боль к его.
Я пытаюсь принять свою ненависть и игнорировать все остальное, что пытается вырваться на поверхность, но, возможно, хуже всего то, что я злюсь не только на Николаса. Мне действительно было весело. На тех фотографиях, которые я оставила в книжном магазине, есть веские доказательства. Мои улыбки никогда не были на сто процентов фальшивыми, даже когда я убеждала себя, что это так.
Я веселилась, пока папа умирал.
И внезапно мне хочется, чтобы Николас испытал такую же боль. Я выпрямляюсь, чтобы взглянуть в лицо ему и всем ошибкам, которые я совершила.
– Ты лжец. Ты знал, что для меня это больше, чем забава. – Я захлебываюсь словами и отвожу взгляд. Генри молчит, но я чувствую, что он стоит прямо за мной, достаточно близко, чтобы я могла при необходимости повернуться и уткнуться ему в грудь.
– А чем еще это могло быть? – Николас по-прежнему отказывается смотреть на меня. Он упорно продолжает играть.
– Всем. – Я выталкиваю это слово так, словно Николас сможет понять его скрытый смысл. Даже сейчас не могу заставить себя сказать ему правду. Если он засмеется, или посмотрит на меня с жалостью, или ему просто будет все равно, я могу превратиться в пыль, как вампир, пронзенный колом в сердце, и тогда папа больше никогда меня не увидит, потому что я не буду похожа на его дочь. Я стану кучкой пепла – остатками девушки, которая чувствовала больше, чем могла вынести.
Покачав головой, Николас наконец-то смотрит на меня и встречает мою боль лицом к лицу, но выглядит сбитым с толку, как будто не может до конца понять меня. Да и зачем ему это?
– Бессмертие – это еще не все. Есть разница между жизнью и существованием, – отвечает он.
– Но ты не можешь жить, если тебя не существует. – Сколько еще папе остается существовать? Он уже за гранью жизни – вот что привело меня сюда.
– Но ты же существуешь. Ты стоишь передо мной. – Николас тянется ко мне, и я врезаюсь спиной в грудь Генри. Его сердце сильно бьется у меня за спиной, как будто он готов броситься вперед в любой момент.
Николас опускает руку, так и не коснувшись меня.
– Прости, но знаешь ли ты, сколько глупых людей приезжает сюда в поисках вампиров? Они тратят время, пытаясь обрести бессмертие, а вместо этого следовало бы жить своей жизнью на полную катушку. Никто не видел настоящего вампира с тех пор, как они вернулись в подполье. Я верю, что они существуют, но не хотят, чтобы их находили. Это такая пустая трата времени – оставлять семью, друзей и настоящие отношения, и ради чего? Ради вечной жизни? Люди, которые хотят жить вечно, обычно этого не заслуживают. Я только взглянул на тебя и сразу подумал: «Вот девушка, которая не знает, как жить. Возможно, я смогу помочь ей, пока не стало слишком поздно». Ты должна быть благодарна мне. Я оказал тебе услугу. Разве ты не чувствуешь себя более живой?
Чувствую. Я болезненно, мучительно жива и буду жива еще долго после папиной смерти.
Я наконец перевожу взгляд на Николаса. Во время своей небольшой речи он соскользнул с кровати и встал передо мной. Он ждет, сжав губы в тонкую линию, как будто не знает, чем все это закончится, – обниму ли я его и поблагодарю за нашу веселую игру или дам пощечину. Я склоняюсь ко второму варианту, но конечности слишком отяжелели, чтобы двигаться.
– Это было не для меня, – шепчу я. – Клянусь, это было не для меня.
– Что?! – Его голос кажется далеким и растерянным.
До меня доходит, что я опустилась на пол у ног Генри. Руки касаются темно-синего ковра, который соответствует моей главной эмоции. Господи, это же горе! Оно смывает все остальное, и я тону в нем.
– Ее папа умирает, придурок, – раздается надо мной голос Генри, – от рака. Они уже испробовали все варианты лечения. Она думала, что ты сможешь спасти его.
Тишина в комнате невыносимо тяжелая. Она оседает на мне, выжимая еще несколько слез из глаз.
– Нет. – Николас повторяет это слово снова и снова, как будто это его сломало горе. Чья-то рука касается моего плеча, а потом исчезает. Когда я поднимаю голову, Генри отталкивает Николаса, а тот пытается дотянуться до меня.
– Пожалуйста, позволь мне все объяснить! – просит он, вновь сцепившись с Генри. – Пожалуйста! – А затем Николас произносит единственные слова, которые способны заставить меня выслушать его: – Моя мама умерла. Год назад. В автомобильной аварии.
Все в комнате застыло. Генри больше не пытается оттолкнуть Николаса, но не отпускает его рук.
Я заставляю себя подняться на ноги. Все болит.
Все в этой комнате причиняет боль, а может быть, и все в целом мире, и это слишком тяжело для одного человека.
Я подхожу к Николасу; Генри отпускает его и отступает, переводя взгляд с него на меня, как будто не знает, чего ожидать или какой исход был бы лучше.
Николас низко опускает голову, так что я не вижу его лица. Мне это и не нужно. Я знаю, какую печаль там увижу… Ума не приложу, почему не замечала этого раньше.
Руки Николаса висят вдоль тела; я просовываю под них свои и обнимаю. Его грудь вздымается, а затем он тоже обнимает меня, и мы стоим так – два отражения скорби, наконец-то понимающие друг друга. Его слезы капают на мое плечо, и,
