Антирелигиозную пропаганду надо в те времена было вести осторожно не только по полицейским соображениям, но и потому, что рабочая масса была тогда еще насквозь пропитана религиозными предрассудками. Надо было внимательно всматриваться, что привлекает рабочих к религии, чтобы знать, с какой стороны подойти. Очень многие рабочие считали в те времена науку выдумкой бар; религию же, веру — чем-то своим, с чем связана жизнь масс. И помню, как я занималась географией и как один рабочий, повторив все доказательства шаровидности Земли, вдруг неожиданно сказал: «Только я этому не верю, это все барские выдумки, они нам, рабочему народу, голову заморочить хотят».
Привлекала многих рабочих красочность, благолепие церковной службы. Двенадцать часов однообразной работы при машине притупляли, доводили до очумения; в свободное время — либо кабак, либо церковь, где пение, свечи, принарядившийся народ. Больше идти было некуда.
Церковь открывала возможность и известной общественной деятельности. Я помню одного рабочего (он потом привлекался как один из активнейших вожаков по так называемому «обуховскому делу»). В свою бытность в школе он был выборным церковным старостой и разводил такую энергичную «самокритику» по отношению к попу, к церковным сборам и пр., что лучшего антирелигиозного агитатора трудно было и выдумать. Его активная натура требовала широкой общественной деятельности, и он в то время, в 90-х годах, не мог найти ей приложения иного, как выступая в роли церковного старосты.
Были ищущие правды в религии. В группе Лидии Михайловны был ученик — рабочий с фабрики Максвелля — Точилов. Он от казенной церковности отошел, ходил на юг к штундистам, потом еще к каким-то сектантам. Однажды он написал Лидии Михайловне на вечернем уроке: «Я всю жизнь искал правды против капиталистов у бога. На страстной я узнал от Рудакова (другого ученика. — Н. К.), что бога и вовсе нет. И так легко мне стало. Потому, что нет хуже, как быть «рабом божьим»: тут тебе податься некуда. «Рабом человечьим» легче быть, тут борьба». И Точилов сделал выводы. Тогда не было рабочих организаций, не было партии. Точилов решил бороться в одиночку. Он привел в порядок все свои дела, сдал книжки в библиотеку — и пырнул ножом в бок мастера, наиболее грубо, нахально обращавшегося с рабочими, наиболее усердно выматывающего из них соки. Точилов просидел год в предварилке, там много читал, стал сознательным. Потом был суд. Мы с Лидией Михайловной ходили на суд. Максвелль сумел подобрать достаточно свидетелей против Точилова: двух мастеров, управляющего, старого бессознательного рабочего, — но как жалки были их выступления по сравнению с мужественной речью Точилова!
Многие рабочие были религиозны по темноте. Помню, как один рабочий, который выучился грамоте у меня в группе, принес мне книжку почитать — «Хождение богородицы по мукам». Сколько там было изуверства, черносотенства! На какое невежество была рассчитана эта книжка, и в то же время как фабульно, эмоционально она была написана! Я долго потом беседовала с рабочим, давшим мне «Хождение богородицы по мукам»; после этой беседы он стал по воскресеньям водить с собой на урок 8-летнего сынишку: «Пусть послушает».
Не раз приходилось наблюдать, как приезжал из деревни рабочий: первое время на уроках обществоведения («географии», как мы сто тогда называли) затыкает уши и читает «Ветхий завет», а потом видишь, как этот рабочий уже слушает вовсю; потом узнаёшь, что он ходит в кружок, и видишь, как он начинает тебе многозначительно улыбаться.
Рабочие знали, что «учительницы» в бога не верят. Это как-то подразумевалось само собой. Бывало, ученики предупреждают, отводя таинственно в сторону: «Сегодня ничего особенного не говорите: пришел новичок, кто такой — не узнали еще: говорят, он в монахах ходил».
По тогдашним правилам ученики обязаны были по воскресеньям посещать уроки закона божия. Из моей группы никто не ходил. Пол устраивал скандалы. И вот однажды я убеждала — чтобы не закрыли группу — устроить очередь: в порядке повинности ходить по два человека по очереди. Кстати, надо было знать аргументацию попа, чтобы знать, как ей противостоять. Я помню, как один из учеников, улыбаясь, говорил: «Невтерпеж ведь. Спорить нельзя, а он что песет! С Дарвином спорит! Брось, говорит, курицу в воду, разве у нее вырастут перепонки?»
Дарвин был в большом почете у наших учеников, в особенности после. того, как у нас преподавал «жизнь человеческого тела» Борис Александрович Витмер (сейчас он работает в Госплане), блестящий естественник; он умел в такой попятной форме излагать основы биологии, происхождение человека, что глубоко взволновал всю школу. Только и разговоров стало среди учеников, что о биологии. На учительниц посыпались десятки вопросов, на которые они не умели часто ответить, и они отсылали учеников к Борису Александровичу. Сидит ученик в группе малограмотных и вдруг кладет перо и восклицает: «Подумайте только, я состою из клеточек!» Б. А. Витмера не утвердили в качестве преподавателя, как человека неблагонадежного, и ему пришлось прекратить чтение лекций.
Опыт ведения антирелигиозной пропаганды за Невской заставой дал очень многое. Он вскрыл, как глубоки корни религии, как коренятся они в быте, как питает их нищета, темнота, то, что религия худо ли, хорошо ли удовлетворяла в свое время известные общественные потребности, удовлетворяла потребность в художественных переживаниях. С интеллигентским радикализмом соваться к рабочему было нельзя. Только тогда, когда рабочий чувствовал, что в нем видят не объект агитации, а товарища, когда он видел, что вникают в его аргументацию, слушают, что он говорит, он поддавался убеждению. Когда перед ним удавалось вскрыть классовую сущность религии, тогда он начинал смотреть на нее другими глазами.
Помню еще, как вела антирелигиозную пропаганду среди крестьян Лидия Михайловна Книпович. Жили мы с ней летом в деревне. Покупает она масло у крестьянина и заводит с ним разговор о праздниках, о святых. Потом, смеясь, мне рассказывает: «Очень хорошо он мне объяснял, зачем каждую пятницу Параскеву-пятницу чтут: «По пятницам бабы не прядут. Не будь пресвятой Параскевы-мученицы — замаялись бы наши бабы вконец, а тут им передышка. Или взять хоть страдную пору. Разве так-то оторвешь нашего брата от полосы? Из последних сил работаем. Помор бы наш брат на полосе-то. А тут тебе воскресенье на помощь, а в самую трудную пору — угодник святой». В этом разговоре Лидия Михайловна путем ряда вопросов помогла крестьянину самому вскрыть экономическую подоплеку церковных праздников. Церковные праздники являлись, употребляя современную терминологию, бытовым «наркоматом труда». Безмерен был труд крестьянина — церковь шла ему как бы на помощь.
Религия много столетий тому назад переплелась с научными знаниями. Если мы возьмем библию и внимательно вчитаемся в нее, то увидим, что это своеобразная энциклопедия — тут указания и по линии Наркомюста, и по линии Наркомсобеса, и по линии Наркомздрава, и по линии Наркомтруда, и по линии Соцвоса. Это суррогат практического применения науки к жизни, и, пока широкие массы остаются необслуженными прикладными отраслями знания, трудно бороться с религией. Город культурнее, чем деревня, городские массы теперь лучше обслуживаются, чем деревня, и потому безбожие куда сильнее среди рабочих, чем среди крестьян. Впрочем, есть еще и другая причина этого. Рабочие крепко объединяются профсоюзными и партийными организациями. Рабочий чувствует себя членом коллектива, он не одинок, ему бога не нужно. Другое — крестьянин с его мелкособственнической психологией, с его рассуждениями, что «каждый за себя, а бог за всех». Эта мелкособственническая психология порождает известную обособленность, чувство одиночества. Последнее создает потребность в религии, в вере в бога. Лишь постепенно влияние всего советского уклада, втягивание через Советы крестьянских масс в общую организацию перерабатывает старую психологию. Но крепко держится еще старое, сильны еще старые традиции, изживаются они куда медленнее, чем хотелось бы.
Разнообразие условий, в которых живут трудящиеся, при упразднении господствующего положения православной церкви, создает разнообразие в оттенках религиозных верований, ведет к росту разнообразных сект. Они растут за счет старой религии. Они вредны тем, что делают религию более гибкой, более приспособленной ко всему разнообразию трудовых и бытовых условий. Гибкость религии делает ее более живучей, более заражающей, и поэтому более вредной, более тормозящей строительство новой жизни.
Убеждениейший атеист, Владимир Ильич требовал очень осторожного подхода к массе, требовал углубленного подхода к антирелигиозной пропаганде, центр тяжести видел в устранении корней религиозности масс, но со всякими теориями, пробующими приспособить религию к современным условиям, он боролся со всей энергией. С этой точки зрения он считал крайне вредными разговоры на тему, что «социализм — это тоже религия».
