наворачиваются слезы.
– Ты ведь знаешь, что я хожу на Прайд-парад каждый год?
– Да, но…
– Ты знаешь, что некоторые из моих лучших друзей – гомосексуалы?
– Да.
– И разве я не говорила, что всегда поддержу тебя, независимо от твоей гендерной и сексуальной принадлежности?
– Ну да. Но почему ты вела себя так странно, когда я открылся?
Это застало маму врасплох.
– Я не хотела казаться странной. Я просто удивилась, вот и все. На какую-то долю секунды я начала сомневаться в наших с тобой отношениях. Мне всегда казалось, что ты все мне рассказываешь.
– Именно это я и пытался сделать.
Она начинает улыбаться.
– Что?
– Ничего.
– Ну же, в чем дело?
– О, просто ты сейчас ведешь себя как настоящий подросток. Это восхитительно. Ладно, вернемся к серьезному разговору. Верно. На чем мы остановились? Страх подростка-гея, продолжай.
Я качаю головой и смеюсь. Впервые за несколько недель это кажется мне правильным.
– Ты хуже всех.
– Я знаю. Но, чтобы сразу все прояснить: я считаю, что твоя симпатия к парням – это замечательно и вместе с тем не является каким-то грандиозным событием. Хорошо?
– Ладно. И, ну, ты должна знать, что я сам совсем недавно все это понял, так что я почти сразу тебе во всем признался. По-настоящему я осознал это только во время тура.
– Но у тебя, наверное, были какие-то догадки, да? Быть би – это совсем не то, что вдруг возникает из ниоткуда.
– Да, но мне казалось, что это просто такой период, наверное. Как будто в какой-то момент это может закончиться.
– Думаю, это не так просто.
– Меня перестанут поддерживать?
– Ты такой, каков есть.
– Черт побери. – Я почесываю затылок. – Серьезно, я рассказываю тебе практически все то, что другие парни считают странным. Мне было нужно немного времени, чтобы самому разобраться во всем, прежде чем рассказать тебе. Прости, я просто убедил себя, что ты расстроена, и, честно говоря, это напугало меня до смерти.
– О, Зак, – говорит мама, обнимая меня. – Я понятия не имела, и мне так жаль, что я облажалась.
– Давай просто согласимся, что мы оба ошиблись, и будем двигаться дальше. Договорились?
– Договорились.
Мы берем кофе и подходим к журнальному столику. Клео запрыгивает и садится между нами. Я чешу ей макушку, и кошка потягивается.
– Итак, – говорит мама, потягивая кофе. – Какие-нибудь мальчики навещали тебя за кулисами?
Я едва не давлюсь своим кофе.
– Мам!
– Ну же, расскажи мне. Что заставило тебя понять это наверняка? Или, лучше сказать, кто?
Я барабаню пальцами по бедрам.
– Э, так ты знаешь, что Рубен гей?
Ее рот распахивается.
– Нет.
Я ухмыляюсь.
– Ага.
– Не может быть. Зак, он горяч.
Мама назвала моего парня сексуальным – это довольно странно, и я надеюсь, что это больше никогда не повторится. Но на этот раз я пропущу это мимо ушей.
– Я знаю.
Она прижимается ко мне, устраиваясь поудобнее.
– Давай, расскажи мне все-все-все.
Не ожидал, что это произойдет сейчас.
Но знаете что?
Я собираюсь это сделать.
Глава 23
Рубен
Я бросаюсь к отцу, как только он возвращается с работы.
– Наконец-то хоть какие-то новости, – говорю я, когда он снимает пальто возле входной двери. – Скорее всего, Энджела поместили в реабилитационный центр. Руководство сказало, что о его полном восстановлении говорить еще рано, но он ежедневно проходит физиотерапию, а это уже что-то, верно?
Информации не так много, но по сравнению с теми туманными сообщениями, которые мы получили от Chorus две недели назад, это практически золотая жила. Гораздо информативнее, чем «у Энджела все в порядке», «мы подтверждаем, что реабилитация будет продолжаться» и «мы вернемся к работе как можно скорее».
Что касается Энджела, оба раза мы общались с парнем по FaceTime, когда он был на больничной койке. Но в последний раз, когда мы разговаривали с ним прямо перед выпиской, он так же, как и мы, был в неведении относительно того, сколько времени займет его выздоровление. Затем, как только он вышел из больницы, мы вообще перестали о нем что-либо слышать. Отчасти я понимаю, что это связано с тем, что Энджел находился в реабилитационном центре. Будучи в неведении о местоположении и длительности лечения парня, я и остальные члены нашей группы чувствовали себя так, будто он «исчез» из Chorus.
Папа смотрит на меня и приподнимает густую бровь.
– И тебе привет. Мой день был замечательным, спасибо, что спросил.
– Извини. Привет. – Я шагаю рядом с ним по просторному, чистому коридору в гостиную. – Просто разволновался. Что скажешь?
До сих пор плюсы наличия отца-физиотерапевта заключались, в основном, в том, что он знал различные полезные разминочные упражнения, которые помогают проще переносить танцевальные тренировки. Но то, что сейчас он высказывает свои неодобрительные замечания касательно выздоровления Энджела, заставляет меня взглянуть на знания отца в совершенно ином свете.
– Что я думаю? – повторяет отец. – У меня не так много информации, от которой можно оттолкнуться.
– Нам известно, что он уже неделю как выписался из больницы и начал работать над своей подвижностью, – отвечаю я.
Папа пожимает плечами и опускается на диван, когда мама заходит в гостиную, чтобы поприветствовать его.
– Это зависит от многих факторов, – отвечает он. – Насколько обширными были травмы, как они заживают, следует ли он указаниям врачей, были ли какие-то травмы, которые не заметили при первичном обследовании…
– Но если бы Энджел был по-настоящему сильно ранен, он бы еще не приступил к терапии, верно? – спрашиваю я и сажусь рядом с отцом. – Значит, он должен быть в порядке?
Папа берет мою руку и сжимает ее.
– Да. Это может занять пару месяцев или больше, и я думаю, что пройдет много времени, прежде чем он снова будет танцевать со всеми вами, но…
– Но он будет в порядке, – заканчиваю я.
От облегчения на душе становится светлее. Конечно, Chorus уверял нас, что Энджелу становится лучше, но они уже столько раз отрицали серьезность ситуации, что их слова не стоят и гроша.
– Итак, до его выписки осталось три недели, – говорит мама.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.
Она лишь криво улыбается.
– Наверное, я ясновидящая.
Задаешь глупый вопрос – получай глупый ответ. Конечно же, она знает. Она провела половину своей карьеры, занимаясь хореографией в киномюзиклах, прежде чем открыть свою джазовую студию после моего рождения. Невозможно работать в такой сфере и не услышать хотя бы о нескольких случаях чьей-то реабилитации. Точнее, о нескольких дюжинах.
– Исходя из того, что ты мне рассказал, я не думаю, что ему потребуется больше двадцати восьми дней, – говорит мама. – Меня больше беспокоит то, как вы возобновите турне, когда Энджел выбыл из строя. Сочувствие СМИ вряд ли впредь вам поможет и уж точно не заменит той славы, которую вы потеряете. Или продажи билетов, если уж на то пошло, – добавляет она.
– Не знаю, – говорю я.
– Думаю, вам придется поставить Энджела в центр, пока у него гипс. Но это будет выглядеть странно, когда гипс снимут, а он все еще не будет участвовать, – добавляет она.
– Наверное. Но люди просто должны будут
