— Через столько месяцев… — Сенатор откинулся на спинку дивана, его голос осекся. — Почему он вернулся? Откуда?
— Из Цюриха, — ответил Кроуфорд. — Уэбб был в Цюрихе, и я думаю, он единственный, кто мог бы его вернуть. А почему — этого мы, возможно, никогда не узнаем, разве что он хотел накрыть там нас всех.
— Он не знает, кто мы, — возразил сенатор, — он выходил на связь только с Яхтсменом, его женой и Дэвидом Эбботом.
— И, конечно, с Уэббом, — добавил генерал.
— Конечно, — согласился сенатор, — но не в «Тредстоун».
— Это не важно, — сказал Конклин, стукнув тростью по ковру. — Он знает, что существует какой-то совет. Уэбб мог ему сказать, что мы все будем там, не без оснований полагая, что будем. У нас накопилось много вопросов за шесть месяцев, да теперь еще эти несколько миллионов долларов. Дельта, должно быть, увидел в этом отличный выход из положения. Он мог убрать нас всех и исчезнуть. Бесследно.
— Почему вы так уверены?
— Потому что, во-первых, он там был. — Человек из разведки повысил голос. — У нас есть его отпечатки на бокале с коньяком, который даже не был допит. И во-вторых, это классическая западня с двумя сотнями вариаций.
— Вы не могли бы пояснить?
— Вы сидите тихо, — вмешался генерал, наблюдавший за Конклином, — до тех нор, пока ваш противник, не выдержав, не раскроется.
— А мы стали противником? Его противником?
— Теперь вопрос об этом уже не стоит, — сказал морской офицер. — По какой-то причине Дельта переметнулся. Такое случалось и раньше, слава Богу, не часто. Мы знаем, что делать.
Сенатор снова подался вперед:
— Что вы хотите делать?
— Его фотография никогда не рассылалась. Теперь мы ее разошлем. Во все наши резидентуры, на каждый пост подслушивания, каждому источнику и информатору. Ему придется куда-то ехать, и он начнет с какого-нибудь знакомого места, хотя бы для того, чтобы купить себе другое имя и биографию. Он будет тратить деньги, и его найдут. А когда найдут, приказ будет простой.
— Вы его сразу же отдадите под суд?
— Мы его убьем, — просто сказал Конклин. — Таких, как Дельта, под суд не отдают и не рискуют тем, что его может отдать под суд какое-нибудь другое правительство. Со всем тем, что ему известно.
— Такое я не могу сказать президенту. Существуют законы.
— Не для Дельты, — отрезал агент, — он вне законов. Он вне спасения.
— Вне…
— Совершенно верно, сенатор, — вмешался генерал, — вне спасения. Я думаю, вам понятно это выражение. Вам придется решать, разъяснять ли его президенту или нет. Лучше было бы…
— Вам надо уточнить все обстоятельства, — сказал сенатор, прерывая офицера. — На прошлой неделе я разговаривал с Эбботом. Он сказал мне, что приняты меры, чтобы связаться с Дельтой. Цюрих, банк, упоминание «Тредстоун» — все это часть плана, так ведь?
— Да, но с этим покончено, — сказал Кроуфорд. — Если случившегося на Семьдесят первой улице вам мало, то простите. Дельте был дан ясный сигнал появиться. Он этого не сделал. Чего вы еще хотите?
— Я хочу быть совершенно уверен.
— А я хочу, чтобы его не было в живых. — Эти слова Конклина, хотя и произнесенные тихо, были словно внезапный порыв холодного ветра.
— Он не только нарушил все правила, какие мы установили для себя, он погряз в преисподней. Он смердит. Это Каин. Мы тут все время говорим Дельта — даже не Борн, а Дельта, об этом мы, похоже, забыли. Гордон Уэбб был его братом. Его надо найти. И убить.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава 23
Было без десяти три ночи, когда Борн поравнялся с конторкой администрации «Постоялого двора на углу». Мари, не останавливаясь, шла к выходу. К счастью, газет на стойке не оказалось, но ночной портье был из того же теста, что и его коллега в парижском центре. Это был массивный, лысеющий человек; полузакрыв глаза и сложив на груди руки, он сидел в кресле, и вся его фигура выражала усталость бессонной ночи. Сегодняшнюю ночь ты запомнишь, подумал Борн, и не только из-за развороченной комнаты наверху, это обнаружат только утром. У сменного ночного дежурного должна быть машина.
— Я только что звонил в Руан, — сказал Джейсон, положив руки на стойку, сердитый человек, разозленный непредвиденными событиями личной жизни, — мне необходимо немедленно выехать, и я хочу взять напрокат машину.
— Сию секунду, — фыркнул портье, поднимаясь. — Что желаете, мсье? Золотой фаэтон или ковер-самолет?
— Простите?
— Мы предоставляем клиентам комнаты, а не автомобили.
— Я должен быть в Руане до наступления утра.
— Но это невозможно. Разве что найдете какого-нибудь чокнутого таксиста, который подберет вас в такой час.
— Вы меня не поняли. Если я не буду в своем офисе в Руане к восьми утра, я понесу большие потери. Я готов щедро заплатить.
— Это ваши сложности, мсье.
— Наверняка кто-нибудь согласится одолжить мне свой автомобиль за… ну, скажем… тысячу — тысячу пятьсот франков.
— Тысячу… полторы тысячи, мсье? — Полузакрытые глаза портье распахнулись, чуть не вылезая из орбит. — Наличными, мсье?
— Конечно. Мой компаньон вернет машину завтра вечером.
— О, спешки никакой нет, мсье.
— Простите? А вообще-то не вижу причин, почему бы не поискать такси. За конфиденциальность можно заплатить.
— Да где вы его найдете! — лихорадочно зачастил клерк. — А мой «рено», может, и не вчера с конвейера, и на шоссе, может, не всякого пижона обгонит, но еще хоть куда.
Хамелеон снова поменял окраску и снова был принят не за того, кем был. Но он теперь знал, кто он.
Рассвет. Но нет уже ни теплой комнаты в деревенской гостинице, ни солнечных бликов на обоях, просочившихся сквозь шевелящуюся листву. Первые утренние лучи потянулись с востока, венчая французскую провинцию, обрисовывая поля и холмы Сен-Жермен-ан-Лей. Они сидели в маленькой машине у обочины пустынной дороги, и сигаретный дым выплывал наружу через полуоткрытые окна.
К своему первому рассказу в Швейцарии он приступил так: «Моя жизнь началась шесть месяцев назад на крошечном острове в Средиземноморье под названием Пор-Нуар…»
Теперь он сделал спокойное и краткое признание: «Я известен как Каин».
Он рассказал о себе все, все, что помнил, не утаив и те кошмарные образы, которые возникали в голове, пока они беседовали при свете свечей с Жаклин Лавье в ресторане в Аржантей. Имена, события, города… убийства.
— Все сходится. Не было подробности, которая оказалась бы мне неведома, которая не таилась бы где-то в подсознании, стремясь вырваться наружу. Это была правда.
— Это была правда, — повторила Мари.
Он пристально посмотрел на нее:
— Теперь ты видишь, что мы ошиблись?
— Возможно. Но и были правы. И ты и я.
— Относительно чего?
— Относительно тебя. Я говорю это снова, спокойно и взвешенно. Ты готов был пожертвовать собой ради меня, даже меня не зная; так не поступил бы человек, которого ты только что описал. Даже если он и существовал, его больше нет.
Глаза Мари молили, но голос оставался ровным.
— Ты же сам сказал, Джейсон: «Если человек не может чего-то вспомнить, этого не существует для него». Быть может, и с тобой так? Ты сумеешь справиться?
Борн кивнул. Наступил страшный миг.
— Да, — сказал он. — Но сам. Без тебя.
Мари сделала затяжку, не спуская с него глаз, руки ее дрожали.
— Ясно. Следовательно, это и есть твое решение?
— Так надо.
— Значит, ты героически исчезнешь, чтобы не портить мне жизнь.
— Я должен это сделать.
— Большое спасибо, но кто ты, к черту, будешь после этого?
— Что?
— Кто ты, к черту, после этого?!
— Я человек, которого зовут Каин. Меня преследуют правительства, полиция — везде, и в Азии, и в Европе. В Вашингтоне меня хотят убить за то, что, как они полагают, я знаю о «Медузе», убийца по имени Карлос — за то, что с ним тягался. Подумай. Как по-твоему, сколько я смогу скрываться, пока меня не найдут, не поймают, не убьют? Так ты хочешь окончить свою жизнь?
— Помилуй Бог, нет! — воскликнула Мари, ее аналитический ум явно взялся за дело. — Я не собираюсь пятьдесят лет гнить в швейцарской тюрьме или быть повешенной за то, чего не совершала в Цюрихе.
— Есть способ управиться с Цюрихом. Я уже думал об этом, я сумею.
— Как? — Она загасила сигарету.
— Ради Бога, какая разница? Явлюсь с повинной. Или продамся, еще не знаю, но что-нибудь придумаю. Я могу тебя спасти. Я должен тебя спасти!
— Но не таким образом.
— Почему?
Мари погладила его по лицу, голос ее снова звучал мягко, внезапной резкости как не бывало.
— Потому что я только что снова получила доказательства того, что сказала вначале. Даже приговоренный — столь уверенный в своей вине — должен это признать. Человек, которого звали Каин, никогда бы не сделал того, что ты только что предложил. Ни для кого.
