Дэвид выглядел очень представительным в смокинге. В сорок пять лет в его волосах уже проглядывала седина, но глаза остались по-прежнему блестящими и красивыми. И, держа под руку любимого, Летти чувствовала, что именно рядом с ним ее место. Год промелькнул словно сон. Они по-прежнему встречались один раз в месяц, чтобы не вызывать подозрений, изредка удавалось провести вместе вечер, но Боже, какую же радость приносили эти свидания. Уже ничего не в состоянии поделать с собой, нуждаясь в любви Дэвида как в воздухе, Летти старательно гнала прочь мысли о Билли и тосковала о Дэвиде каждую минуту, проведенную вдали. А чтобы отвлечься, она с головой окунулась в работу.
– Ты просто убиваешь себя, – сказал ей как-то Билли, который после летней жары чувствовал себя довольно хорошо.
– Со мной все в порядке, – уверила она. – У меня есть скрытые резервы. – Она, естественно, решила не уточнять, что эти ее силы вызывает к жизни любовь Дэвида.
Многие люди запомнили тысяча девятьсот двадцать пятый год как год, когда сгорел дотла музей восковых фигур мадам Тюссо, когда сэр Уинстон Черчилль понизил налоги и установил пенсионное обеспечение, начиная с шестидесяти пяти лет, а Амундсен пролетел над Северным полюсом.
Летти же вспоминала совсем другое: театры и кино, куда они ходили с Дэвидом. Для нее это был год постоянных страданий, тоски по любимому, поспешных встреч украдкой. Дэвид все чаще и чаще требовал показать сына. Он жадно целовал ее в полутьме многочисленных такси, на которых он провожал ее домой к Билли. Летти по-прежнему бесконечно уважала своего мужа, но думала только о минутах, проведенных с Дэвидом, – минутах, которые стали для нее настоящей жизнью.
А Билли улыбался все реже.
– Мне кажется, тебе не стоит ходить на эти встречи.
– Что поделаешь, – лгала она привычно, – они – часть моей работы.
– А кто те люди?
– Ну… просто люди.
– Одни и те же?
– Нет, все время разные.
– А кто это?
– Ну, ты сам знаешь, – она почувствовала раздражение, – люди искусства, коллекционеры, посредники. Мне приходится проводить долгие переговоры, чтобы продавать вещи. Кроме того, есть еще и аукционы, куда нельзя не пойти. Но тебе бы там не понравилось, слишком скучно.
Раньше он никогда не интересовался искусством, считая его выше себя, так что Летти старалась не смущать мужа разговорами о работе. Это неожиданно помогло, когда пришлось выдумывать оправдания своим встречам с Дэвидом. По крайней мере помогало до тех пор, пока он вдруг не стал задавать слишком много вопросов.
Летти наблюдала, как Билли пожал плечами, не слишком удовлетворенный ее ответами. Она отчаянно надеялась, что разговор на этом и закончится, презирая себя за необходимость лгать и не зная, как вести себя. Год такой двойной жизни плохо сказывался на ее здоровье, она все время неважно себя чувствовала. В субботу перед Рождеством, когда, как и ожидалось, Билли слег с бронхитом, Летти решила, что необходимо прекратить обманывать мужа, по крайней мере хоть на несколько месяцев, иначе она рискует сойти с ума.
Пока Билли, лежа в кровати, слушал радио, а Кристофер где-то на улице бродил с друзьями, Летти сидела за столом в гостиной, держа в руках ручку и лист бумаги и перечитывая написанные строки.
«Дорогой,
Я много думала о нас, и мое желание увидеть тебя огромно. Но нужно время, чтобы все обдумать. Я знаю, добровольный отказ от встреч покажется тебе жестоким и глупым, но, милый мой, я должна хоть немного распутать паутину, в которой мы оказались. Мой долг – провести Рождество и последующие несколько недель с Билли. Только несколько недель. Я обязана ему многим, а у него снова начались проблемы с легкими, как это всегда бывает зимой, и я должна быть рядом с ним на тот случай, если ему станет плохо. Не понимаю, как можно быть преданной мужу и вместе с тем любить другого человека, хотеть помогать Билли и обманывать его в одно и то же время. Я не в состоянии объяснить тебе, что чувствую, потому что сама не могу разобраться в себе.
Пожалуйста, пойми меня, милый. Может быть, это выглядит слишком эгоистично, но не звони мне. Я сама сообщу, когда изменятся обстоятельства, и мы встретимся снова. Если ты, конечно, все еще будешь этого хотеть. Но не забывай, Дэвид, я люблю тебя».
Она смотрела на письмо, перечитывая слова, звучавшие так жалостливо. Как она могла написать такой бред? Если он не рассмеется, то непременно обидится.
– Летти! – донесся крик Билли из спальни. Она немедленно встревожилась, узнав знакомый звук. Уже неделю ему не давал покоя кашель. Обострение началось как обычно в середине октября, когда стало сыро, и бронхиальный кашель не отступал. А потом появились приступы, когда Билли не мог дышать.
– Летти.
– Иду.
Было ужасно смотреть, как он ловит ртом воздух, посеревшие губы раскрыты, глаза закатились, а в легких ужасный хлюпающий звук.
– Держись, Билли.
Добежав до кухни, она налила в ингалятор кипящей воды из кастрюли, которая постоянно стояла на огне, добавив туда чайную ложку настойки росноладанной смолы. Завернув все в полотенце, чтобы не остыло, Летти поспешила обратно к Билли. Это должно помочь. Она часто применяла подобное средство при болезни отца, хотя его состояние никогда не было таким тяжелым.
Постепенно смола сделала свое дело. Спазмы в больных легких немного ослабли, дыхание стало свободнее. Окончательно Летти успокоилась, когда заметила, что Билли силится улыбнуться.
– Со мной все хорошо. Можешь убрать… эту штуку.
Занимаясь Билли, она не услышала, как вошел Кристофер.
– Держи ее поближе на тот случай, если опять прихватит, – приказала она, – а когда остынет, позови меня, и я принесу еще немного кипятку. Побудешь один немного, хорошо? А то я как раз пишу письмо.
– Не собирался… отрывать тебя, Лет. – Его извинение заставило ее сердце обливаться кровью.
– Ты совсем не помешал, Билли. Я только что закончила.
– Кому ты пишешь?
– О, просто деловое письмо.
– Ну что ж, – он грустно улыбнулся, – возвращайся к работе.
Летти с неохотой покинула комнату. Ухаживая за Билли, она раздумывала, не выбросить ли письмо и просто позвонить Дэвиду. По телефону она лучше сможет объяснить свою просьбу и будет более настойчивой.
Она так и решила, пока шла в гостиную. Открыв дверь, она замерла на пороге.
В центре комнаты стоял Кристофер – десятилетний мальчик с выражением человека вдвое старше: темные глаза сужены, лицо искажено.
В руке он держал письмо – изорванное и измятое, так как сначала выбросил его в корзину, а потом достал.
Глаза Летти не отрывались от клочка бумаги. На смену смущению пришла рожденная страхом ярость.
