— Славный вы малыш! — смеясь, проговорил Стирфорт, — Нет, моя дорогая Маргаритка, у меня не имеется ни малейшего желания отличиться на научном поприще. Я и так уже перегрузился науками — порой сам себе кажусь скучным.
— А слава… — начал я.
— Ах вы, моя романтическая Маргаритка! — перебил меня Стирфорт, заливаясь еще более веселым смехом. — Подумайте, сюит ли мне из колеи лезть для того, чтобы тупоголовая толпа разевала рты и воздевала руки к небесам! Нет, пусть уж другой кто-нибудь наслаждается этим: честь и место ему!
Я был смущен сделанным промахом и жаждал переменить тему разговора. К счастью, сделать это было нетрудно, ибо Стирфорт вообще был склонен с необыкновенной легкостью и беззаботностью перелетать с предмета на предмет.
Кончив наш осмотр лондонских достопримечательностей и вторично позавтракав, мы пустились в путь. Короткий зимний день пролетел так быстро, что уже начало смеркаться, когда наша почтовая карета остановилась в Хайгейте, у старинного кирпичного дома на вершине холма. В дверях нас встретила пожилая, но еще не старая дама с красивым липом и гордой осанкой. Она бросилась к Стирфорту и, обнимая его, называла «своим любимым Джемсом». Мой друг представил меня ей, называя ее при этом матушкой, и она приветствовала меня величественным поклоном.
Это был старинный барский дом, уединенный и тихий. В нем царил образцовый порядок. Из окна моей комнаты виден был весь Лондон. Он расстилался перед моими глазами, словно огромное туманное пятно, сквозь которое там и сям мерцали огоньки. Отведенная мне комната была уставлена массивной мебелью, на стенах висели вышитые шелком картины в рамах и портреты пастелью каких-то знатных дам в напудренных париках и фижмах[59], которые то появлялись, то вновь исчезали на стенах под влиянием пламени только что растопленного камина. Но на все это я, переодеваясь, имел время взглянуть только мельком, ибо меня позвали обедать.
В столовой, кроме хозяйки дома, была еще одна особа женского пола — маленькая, тонкая и смуглая. Несмотря на правильные черты, лицо ее не было привлекательно. Я тотчас же обратил на нее внимание, уж сам не знаю почему, — потому ли, что я совершенно не ожидал ее увидеть, потому ли, что она за столом сидела против меня, или, наконец по той причине, что в ней действительно было что-то, достойное внимания, Волосы у нее были черные, глаза тоже черные и какие-то пронзительные. Была она худа, и на ее верхней губе виднелся шрам, вероятно давний, так как он мало выделялся. Повидимому, когда-то шрам этот проходил и через весь подбородок, но теперь ясно виднелась только та его часть, которая была над верхней губой и несколько даже изменила ее форму. Я решил, что особе этой под тридцать и она жаждет выйти замуж. Хотя она, как я упоминал уже, была и недурна собой, но походила на заброшенный дом, стоящий много лет без квартирантов. Худоба ее, казалось, была следствием какого-то пожирающего ее внутреннего огня, который светился в ее мрачных глазах. Когда нас представили друг другу, я узнал, что имя ее мисс Дартль; Стирфорт же и его мать — оба знали ее просто Розой. Потом мне стало известно, что она уже много лет живет у них в доме в качестве компаньонки миссис Стирфорт. На меня произвело впечатление, что она никогда не говорит прямо, а только намеками, причем засыпает собеседника вопросами. Так, когда миссис Стирфорт, скорее шутя, чем серьезно, сказала, что боится, как бы ее сынок, не вел в Оксфорде довольно-таки рассеянную жизнь, миссис Дартль вмешалась в разговор таким образом:
— Вы действительно это думаете? Я, как вы знаете, совсем невежественна в таких делах и хотела бы, чтобы меня просветили. Но, скажите, разве это не всегда так? Разве не всем известно, что студенческая жизнь…
— Вы хотите сказать, Роза, что студенческая жизнь подготовляет к серьезной деятельности, не так ли? — холодно остановила ее миссис Стирфорт.
— О, конечно, да! — воскликнула мисс Дартль. — Но мне все-таки хотелось бы выяснить вопрос относительно кутежей, — быть может, я и ошибаюсь, действительно ли правда это?
— Что правда?
— Но вы ведь утверждаете, что этого нет, — не отвечая миссис Стирфорт, продолжала мисс Дартль. — Ну, и прекрасно! Рада очень это слышать. Вот как полезно задавать вопросы! Теперь уж никому не позволю говорить в своем присутствии о распутстве и кутежах студентов.
— И прекрасно сделаете, — промолвила миссис Стирфорт. — Наставник Джемса очень добросовестный джентльмен, и, не доверяй я даже своему сыну, я могла бы вполне положиться на него.
— Вы, значит, вполне доверяете этому наставнику? Чудесно! Так он действительно такой добросовестный?
— Да, я убеждена в этом, — заявила миссис Стирфорт.
— Как чудесно! — воскликнула мисс Дартль. — Какая для вас отрада! Так он действительно так добросовестен? Значит, он не… Ну, конечно, это немыслимо, раз он добросовестен. Я в восторге, что отныне могу быть о нем прекрасного мнения. Вы не можете себе представить, до чего этот наставник вырос в моих глазах с тех пор, как я знаю наверно, что он добросовестен!
Вот подобным образом мисс Дартль подходила ко всякому вопросу, который затрагивался в разговоре, и, должен признаться, ловко выходила из положения даже в тех случаях, когда она вступала в спор со Стирфортом.
До конца обеда мне пришлось еще раз наблюдать это.
Миссис Стирфорт в разговоре коснулась моего путешествия в Суффолк, и тут у меня вырвалось, что я был бы рад, если бы Стирфорт отправился туда со мной; я объяснил ему, что еду навестить свою старую няню и ее брата, мистера Пиготти, — того самого рыбака, который когда-то навещал меня о Салемской школе.
— О, помню! Толстый такой малый, и с ним был его сын, не так ли? — отозвался Стирфорт.
— Нет, это был его племянник, он только усыновил его. У него также есть прехорошенькая племянница. Словом, его дом, или, вернее сказать, баржа, ибо он живет в ней на суше, полон облагодетельствованными им людьми. Я уверен, Стирфорт, вы пришли бы в восторг от этого семейства.
— Пришел бы в восторг? — повторил Стирфорт. — Пожалуй, что и так. Надо об этом подумать. Быть можег, стоит поехать, чтобы видеть жизнь этого сорта людей и даже самому немного пожить их жизнью, не говоря уж об удовольствии попутешествовать с вами, Маргаритка.
Сердце мое запрыгало от радости при мысли о новом предстоящем мне удовольствии. Но тут мисс Дартль, не спускавшая с нас своих сверкающих глаз, придравшись к тону, каким было сказано «этого сорта людей», опять вмешалась в разговор:
— Ах, правда? Вы говорите, они действительно такие?
— Какие «такие»? И о ком, в сущности, вы говорите? — осведомился Стирфорт.
— О людях «этого сорта». Разве действительно они такие скоты и олухи, — словом, какой-то особой породы? Мне так хочется это знать!
— Несомненно, между нами и ими существует большая разница, — равнодушным тоном ответил Стирфорт. — Нельзя, конечно, ожидать, чтобы они были так же впечатлительны, как мы. Их не так легко задеть, как нас. Они удивительно добродетельны, по крайней мере так уверяют, и я ничуть не желаю это опровергать, но они грубоваты и должны быть благодарны небу за то, что их чувства так же нелегко оскорбить, как и поранить их толстую, грубую кожу.
— Вот как! Скажите на милость! Редко что-либо может доставить мне больше удовольствия, чем ваше пояснение, мистер Стирфорт! Ах! Я в таком восторге узнать, что эти люди, когда страдают, не чувствуют этого! Порой я печалилась о таких людях, но теперь перестану даже думать о них. Сомнений как не бывало!.. Вот уж правда: «Век живи — век учись». Да, расспрашивая — многое узнаешь!
Я решил, что Стирфорт все это говорил шутя или желая подразнить мисс Дартль, и, когда она ушла и мы с моим другом остались вдвоем у камина, я ожидал, что он признается мне в этом. Но он ограничился тем, что спросил, какое впечатление произвела на меня мисс Дартль.
— Мне кажется, она очень умна, не правда ли?
— Умна? — повторил он. — Все, что ей попадет на язычок, она оттачивает, словно на точильном камне, совершенно так же, как все эти последние годы она отачивала и собственное свое лицо и фигуру. Теперь она — настоящее лезвие.
— А какой удивительный шрам у нее на губе! — заметил я.
Лицо Стирфорта омрачилось, и он некоторое время молчал.
— Знаете, этот шрам — мое дело, — наконец проговорил он.
— Какой-нибудь несчастный случай? — поинтересовался я.
— Нет, это случилось, когда еще я был мальчиком. Она вывела меня из себя, и я швырнул в нее молотком. Представляете себе, каким я был многообетающим ангелочком?
Я страшно был огорчен, что невольно затронул такую неприятную для моего друга тему, но тут уж ничего нельзя было поделать.
— Как видите, с тех пор у нее этот шрам, — продолжал Стирфорт, — и будет он до самой ее могилы, если только она когда-нибудь успокоится в могиле, — мне же вообще как-то не верится, чтобы она могла где-нибудь найти себе покой. Роза — дочь отдаленного родственника моего отца, Сначала лишилась она матери, а потом умер и отец. Матушка в это время уже овдовела и взяла ее к себе в качестве компаньонки. У Розы имеется собственный капитал — тысячи две фунтов стерлингов. Она никогда не тратит процентов, и таким образом капитал этот у нее все увеличивается. Вот вам и вся история мисс Розы Дартль.
