и обхватил ноги выше колен, пытаясь хоть как-то их согреть, но руки тоже начали деревенеть.
— Нас приняли здесь хорошо, — рассказывал Кали, — мне и вправду выделили, эт самое, место смотрителя поля. Как прознала курносая обезьяна о моей прошлой работе, так сразу. Мы жили в том доме, который щас ваш. Я следил за рисом, женушка собирала дикий мед. А Нюнг... — тут его лицо посерело, а маска скорби стала еще отчетливей, — она любила ходить на реку. Матерь вод привлекала, эт самое, ее своей красотой. И никакие увещевания, что, мол, там змеи, синха, крокодилы — ее пугали.
Из пустых глаз Кали потекли слезы. Тонкими ручейками, они медленно прокладывали свое соленое русло.
Шанкар полностью забыл о морозе и вглядывался в это лицо, искаженное маской страдания.
— Нюнг всегда была непоседой. Вечно ей че-нить, да неимется... не имелось, — Кали шмыгнул, — а однажды она, эт самое, пришла с берега и сказала, мол, Башэ видела. Он ее от бешеного слона спас. Я спрашиваю, че за зверь такой? А она отвечает, Башэ, Хранитель местный. Царь. Ну я не поверил конечно. Чего только в детскую головенку не придет, правда?
Охотник промолчал, не в силах вымолвить и слова. А Кали будто и не ждал ответа.
— Но она продолжала рассказывать эти сказки. Мол, явился ей местный Хранитель. Поведал, дескать, нечего его бояться. Не по наши души он пришел. А за теми, кто дела нехорошие тут учинил. Жестокость творил и волчью личину за овечьей шкурой прятал. Я, эт самое, тогда не воспринял сие всерьез. Сам знаешь, детям коль внимания не уделять, друзей себе придуманных заводят. А я всеми днями напролет на пеньке у поля торчал. Женушка мед в лесу собирала. Нюнг одна оставалась. С местной детворой она че-то не сдружилась особо. К реке ее тянуло. По Сарасвати, видать, скучала...
Он замолчал на мгновение. Слезы потекли сильнее. Взгляд стал еще опустошенней. Уголки губ опустились. В жизни Шанкар еще не видел лика, столь пораженного скорбью. Сердце охотника, трепетавшее в груди, разрывалось на части. Рассказ земляка заставил забыть о холоде. Об опасности, грозящей Абхе и Карану.
— А однажды цзы Хэн прознал, что Нюнг говорит о Башэ, — Кали горько хмыкнул, — ну, эт самое, не прознать было трудно. Знаешь ведь. Ежели в одном конце деревни испортят воздух, в другом уже рукой перед носом машут. А тут беглянка-чужачка на всю округу о «пожирателе слонов» болтает. Я-то был непротив. Чем бы дитя ни тешилось... но вот цзы Хэн... в него словно демоны вселились! Явился ко мне, эт самое, с псами черными своими да говорит — заставь девчонку непутевую свою заткнуться или он сделает это сам. Мы с женушкой не на шутку перепугались тогда. Да и, клянусь Шанди... или Богиней-матерью... мне уже все равно... — теперь слезы лились нескончаемым потоком, — не было умысла мне, эт самое, Хэну перечить из-за ребячьих капризов. Ведь, как-никак, он нас приютил да кров над головой дал. В тот миг, когда мы в этом так нуждались. Не мог я оскорбить старейшину и нарушить порядки тутошние. Ох и напугали нас тем вечером этими черными псами. Нюнг всю ночь потом плакала, и я, эт самое, решил, что лишнего внушения не надо. Сама все поняла, что не место здесь детским выдумкам... Как же я ошибся...
Кали поднял пустой взор на Шанкара. Тому казалось, что эта тьма и скорбь высасывает из него остатки жизненных сил.
— Я, видать, много ошибок начудил. Но сия была самой непростительной. И мучиться мне за нее до конца дней своих... где бы они ни закончились...
— Что произошло? — тихо спросил охотник. Его голос дрожал от холода... и только от холода ли?
— Нюнг не послушала меня. Да, в тот вечер она очень сильно испугалась, но была уверена, что Башэ не даст ее в обиду, а цзы Хэн просто ничего не понимает. Но стоит ему увидеть Башэ самому, сразу все поймет, — губы Кали задрожали, в голосе прорезались едва сдерживаемые рыдания, — кто же знал тогда... что цзы... — он громко вздохнул, проглотил комок, подступивший к горлу, и возобновил, — Нюнг продолжила ходить на берег. Продолжала рассказывать о Башэ. Несмотря на то, что, по ее словам, тот не являлся больше к ней. Мы с женушкой тогда еще подумали, что все наладится. Сейчас она чутка угомонится и закончит... но Нюнг продолжала и продолжала... Она ходила на пустой берег, возвращалась и рассказывала о Башэ. Местные стали шарахаться от нас, как от прокаженных. Мы изгоями будто стали. А однажды... — теперь Кали не смог сдерживать рыданий, — а однажды вечером к нам в дом снова пришли. И по выражению лиц Хэна и его воинов я понял, сейчас будет что-то страшное... Они схватили Нюнг... — голос Кали стал тихим и постоянно прерывался, — я попытался что-то сделать, но... и нас скрутили тоже. Вывели на главную площадь деревушки... эт самое... прямо перед домом Хэна.... Старейшина говорил страшные слова... что-то о язычниках... прошлом... проклятии... о том, что никто не смеет упоминать всуе то, что было тута раньше... Что нас предупреждали... мы не послушались... и должны понести наказание...
Кали умолк. Он продолжал смотреть на Шанкара. Слезы текли из пустых глаз. Лицо исказилось гримасой душевной боли. Охотник не мог больше выносить созерцание этой картины. Будто скорбь и страдания раздирали изнутри его самого.
— Они убили ее, земляк, — речь Кали звучала едва слышно, но Шанкар ловил каждое слово, — убили у нас на глазах... я... я до сих пор чувствую... — он дотронулся до груди, где находилось сердце, — каждый миг чувствую... каждый миг, что брожу по этой проклятой земле... Даже когда эти... эти... нелюди перерезали ей горло... Нюнг не отреклась... — плечи Кали заходили ходуном, — она не отреклась... она верила, что Башэ придет... и спасет ее... потом... потом... — он
