настолько, что ваши проклятые руки поднялись на ребенка?! Что ты за человек?! Ведь у тебя самого есть сын!
На эмоциях Шанкар сжал горло Ли сильнее. Тот захрипел, раскрыв рот и выпучив глаза. Сцепил трясущиеся ладони на запястье охотника, пытаясь сбросить захват, но вновь безуспешно.
Пока увалень пытался высвободиться и трясся под деревом, мысль Шанкара внезапно остановилась на собственной речи.
«Что ты за человек?! Ведь у тебя самого есть сын?!».
Эта фраза, брошенная сгоряча секундой ранее, почему-то показалась очень важной. Взор охотника слегка затуманился. Образ Ли перед глазами расплылся, но Шанкар продолжал крепко держать его за горло.
«Что ты за человек?! Ведь у тебя самого есть сын... ведь у тебя самого есть сын... есть сын... сын...».
Он вспомнил слова Карана. Вечером, когда тот всех перепугал, явившись с берега едва живой от страха.
— Он хотел сожрать его.
— Кто?
— Он... он показался из воды... когда я хотел поздороваться с Нюнг.
— Кого он хотел съесть?
— Ксу.
— Ксу?
— Он рванул к нему... я толкнул Ксу, и мы... побежали и...
«Он хотел сожрать его... Ксу... он хотел сожрать его...».
Мысль охотника переместилась еще дальше. В день, когда они отправились на охоту, и из чащи к ним выскочил бешеный синха. Как полосатый зверь накинулся на Ли, полностью утратив интерес к поверженному Шанкару. Хотя казалось — один удар и... но он набросился на Ли...
«Набросился на Ли... и нечто хотело съесть Ксу... неужели тут есть связь?».
От этой догадки зрение охотника прояснилось. Он вернулся в реальность и обнаружил, что по-прежнему сжимает горло увальня. Сжимает крепче, чем хотел. Тот хрипел, продолжая вялые попытки сбросить цепкий захват. Рот открыт, губы пересохли. Глаза закатились так, что остались видны одни белки... И это зрелище напомнило Шанкару о прошлом.
Прохладная камера Цитадели. Узник с исцарапанной кожей после бега сквозь джунгли. Он сидит в дальнем углу, обхватив костлявые колени худыми руками и бормочет что-то невнятное себе под нос. Стон, периодически срывающийся с губ, леденит душу и эхом проносится по пустому коридору темницы. И кроме них нет здесь никого. Ведь в Мохенджо-Даро давно забыли, что такое преступление. Охотник обращается к нему. Он спрашивает.
— Анил, кто это сделал? Это был зверь?
Тот не отвечает. Он продолжает сидеть, уткнувшись лицом в колени и обхавтив их ладонями. Его тело вяло покачивается из стороны в сторону. Влево... вправо... влево... вправо.
Шанкар протягивает руку, дабы остановить этот живой маятник и достучаться до друга... Тот вскидывает голову. Рот искажается в безумном оскале. Глаза закатываются так, что видны одни белки. С безумным воплем, от которого душа уходит в пятки, он кидается на охотника и смыкает руки у него на горле. И в этом захвате ощущается огромная сила. Сила, неподвластная обычному разуму.
— Еще один! Еще один!
Воспоминание прервалось. Оно окатило Шанкара, словно холодная вода из кадки. Он одернул руку и отпустил Ли. Отступил на шаг назад. Тот рухнул в опавшую листву и зашелся громким кашлем, при этом силился что-то сказать, однако все, что удавалось сделать, так это со свистом вдыхать воздух.
Шанкар смотрел на него сверху вниз. На то, как тучное тело содрогается под свободной рубахой. Во взгляде охотника сквозили жалость и презрение. Перед ним был все тот же Ли — милый и добродушный увалень. Но как всего лишь одна раскрытая тайна способна преобразить мнение о человеке. Охотник не знал, насколько серьезна вина Ли в содеянном. Но то, что она есть, не сомневался ни на миг. Даже простое бездействие делало его виновным в глазах Шанкара.
— Ты все знал и ничего не сделал, — глухо молвил он, опираясь на копье.
— Ху-ши... — прохрипел, наконец, тот.
— Ты все знал. Поэтому не дал мне поговорить с твоим сыном. Боялся, что тот тоже начнет говорить то, что не желает слышать Хэн. И тогда бы вам грозила судьба тех несчастных.
Ли шумно вдохнул и выпрямился, при этом оставаясь стоять на коленях посреди опавшей листвы. Он молитвенно сложил руки перед собой. В глазах застыли паника и страх. Но Шанкара они тронуть не смогли.
— Я не знаю, что здесь было раньше, — мрачно продолжал вещать он, — чем вам мешали люди, жившие здесь до вас. Языцы, как вы их называете. Но... похоже... теперь кто-то пришел за вами.
— Ху-ши... — руки Ли тряслись, — я все... рассказать тебе... все тебе рассказать! Прости! Я... боюсь... я... прости...
Речь перешла в несвязное лепетание. Было видно, что увалень на грани. Его пугало то, что Шанкар узнал истину. Пугало то, как он смотрел на него сейчас. Как крепко сжимала его рука копье. И память о хватке на собственном горле была еще слишком свежа. На рыхлой коже уже проступили следы от пальцев. Но Ли сейчас не думал об этом. Его даже не заботило, откуда беженец раскопал истину. Все, чего заботило его сейчас — это собственная жизнь. И жизнь тех, кто был ему дорог. А ведь в этот миг нечто стремительно приближалось к деревне...
— Ты расскажешь мне все, Ли, — голосом, не терпящим возражений, молвил Шанкар, — все с самого начала и все, что тебе известно. Мне плевать на тебя и те беды, которые вы, возможно, накликали на свои головы. Но мне не плевать на Абхе и Карана. И я сделаю все,
