непонятное выражение. Манящее. Завлекающее. На мгновение охотник потерял контроль. Ему почему-то захотелось встать и подойти поближе. Однако через миг наваждение резко спало, ибо Абхе с силой ударила кулаком по воде.
— Пошла прочь, тварь!
Шанкар вздрогнул и с удивлением уставился на девушку. На изможденном лице Абхе застыли гнев и... ревность?
Лисица презрительно фыркнула и скрылась в зарослях.
Охотник невольно усмехнулся:
— С ратуфой[1] ты была куда нежнее.
Она перевела пронзительный взгляд на Шанкара:
— Вот только ратуфа не пялилась на тебя так, будто хочет залезть тебе между ног!
— У тебя жар, наверное, — он дотронулся до ее лба, — много времени провела на солнце. Это всего лишь лиса.
— В твоей жизни, — по слогам произнесла она, — должна быть только одна лиса.
Серьезность ее тона в отношении какого-то животного забавляла. Охотник уже не мог сдержать искренней улыбки. Да, внутри все еще было слишком много пустоты. Но надежда на то, что время излечит даже самую страшную раму, зажглась вновь.
— Я знаю, — он придвинулся ближе, — и другой мне не нужно.
Абхе тут же смягчилась:
— Тогда плывем?
Он склонился и поцеловал ее. Девушка ответила. Поцелуй был глубоким и длился с полминуты.
Потом Шанкар отстранился:
— Плывем.
— Да, — Абхе легла, — давай убираться отсюда.
— Полностью согласен, — охотник толкнул плот. — Стоило это сделать раньше.
— Только не вздумай себя винить, слышишь?! — вдруг добавила девушка.
— Но…
— Никаких «но»! Ты не виноват в его смерти и в том, что местные оказались полными ублюдками!
— Но ты была права, — возразил Шанкар, его голос чуть дрогнул, — не стоило здесь оставаться, а я тебя не слушал.
— Ты и сейчас не слушаешь! А надо бы! Я всегда права!
Шанкар печально улыбнулся, покачал головой, но ничего не ответил.
Плот продолжил плыть по течению. Джунгли, росшие по обеим сторонам Матери вод, встречали их шелестом листьев и пением птиц. Река переливалась в свете солнца, подобно бриллианту. А впереди ждала неизвестность. Но охотник осознал, что больше она не пугает так, как раньше. Глядя на Абхе, тонущую в теплых лучах дня, под сердцем зарождалась уверенность, что на этот раз все будет хорошо. Богиня-мать смилостивится над своими детьми. Ведь они итак заплатили слишком жестокую цену за прошлое.
[1] Ратуфа — индийская гигантская белка.
Эпилог
Огромная река прокладывала путь сквозь пески. Ее воды были чернее ночи, ибо в них не отражался свет далеких звезд. Здесь вообще не было звезд. Ни звезд, ни солнца. Не было очень давно. В воздухе витал запах разлагающейся плоти. Мрак окутывал земли. Отовсюду доносился странный непонятный гул. Словно все дребезжало и бурлило. Иногда к нему прибавлялся шум вырывавшихся из-под поверхности паров. Полупрозрачными струями они взмывали вверх со звуком, подобным змеиному шипению.
Силуэт огромной пирамиды виднелся во мгле недалеко от правого берега. Смутный и зловещий. Безмолвный пик, прорезавший темное пространство, он устремлялся ввысь, в такое же темное небо.
Сливаясь с мглой, кладку опутывали кольца. Чешуйки скользили по камню, вызывая гул и дребезжание. Кусочки породы осыпались на землю и скрывались в пучине песка. Кольца поднимались все выше, к самой вершине, над которой проступали очертания нечто зловещего, необъяснимого.
Оно дышало. При каждом вдохе и выдохе тело чуть ниже головы то утолщалось, то вновь сужалось. Само дыхание было шумным, с громким присвистом.
Внезапно оно замерло, будто прислушиваясь. Дыхание остановилось. Чешуйки перестали скользить по камню. Над пирамидой загорелись два красных огня. Подобно огромным факелам, они осветили пространство вокруг вершины. Тело под головой вновь стало утолщаться, превращаясь в подобие капюшона. Капюшона кобры. На внутренней стороне засияли огненные символы.
Туловище резко напряглось. Раздался треск, камень посыпался сильнее. Миг — и огромная пирамида развалилась на куски, с оглушительным грохотом обваливаясь на песок. Свист сменился на рык, напоминавший глас тысячи ночных птиц, крикнувших разом.
Он услышал зов.
