так-то не особо интересно, а с учётом лязга, шума, объявлений остановок и не слишком свежего дыхания, и подавно.
' — Компенсация' — приходит в голову термин, и, кажется, не совсем верный… а впрочем, сам понимаю, и ладно! Впечатлён парень, и чтобы не чувствовать себя букашкой, выдаёт сейчас всю эту ерунду, значимую для него, пытаясь подняться в моих и собственных глазах.
К тому моменту, как мы приехали, он изрядно охрип, а я, хотя и не слишком удивлён, чувствую себя искупавшимся в помоях.
' — В милиции бы за такие признательные показания ох сколько бы палок закрыли! — мрачно думаю я, ощущая брезгливость, — Сколько бы твоих дружков срока получили, и ведь за дело!'
Всё как всегда… я и сам рос в такой среде в прошлой жизни, и окружение, оно действительно затягивает, и ты — как все, а все вокруг такие, что каждого второго можно закрывать на «малолетке», и честно слово, есть за что! Вырваться очень сложно, ведь для начала нужно понять, что все эти драки район на район, проломленные «за козла» чужие головы и изнасилования, даже если она сама (ой ли⁈), сука, провоцировала, ненормально.
А так… ну а чо такого? Я как все… и ведь считает себя, искренне, хорошим человеком, может быть даже, таковым и являясь…
… потому что среда, она такая! Но он хороший друг, готовый стоять за друзей до конца, отдаст последние деньги, если другу нужнее, любит детей и животных.
Просто есть свои, не совсем свои, и — чужие, которые не совсем люди. Условные зареченские, которые, суки, даже дышат не так!
А что этот хороший человек жену бьёт и соседу голову проломил… так это по пьяни, и вообще, чего это они⁈ Понимать же надо.
— Тс-с… — придавил я его наконец, не выдержав потока откровений, а на начавшуюся было обиду приобнял, и, уткнувшись почти в самое ухо, зашептал:
— Следи, блин, за метлой! Уверен, что никто ничего не слышит? Я вот — нет!
— А… да, да, — закивал Илья, решив почему-то, что позже выяснилось по контексту, что у меня есть какой-то уголовный опыт, и что на Северах я, даром что жил, а не сидел, прошёл невесть какие тюремные университеты.
На выходе из метро Илья снова потрепал мне нервы, сплюнув, хотя и не слишком демонстративно, пройдя мимо дежурящего милиционера.
— Щегол! — почти тут же его настигла карающая длань, которую Небеса оформили как ветерана, крепкого, нестарого ещё мужика с несколькими орденскими планками на аккуратно заштопанном пиджаке, и страшным, куда как хуже заштопанным шрамом поперёк лица, которое с таким шрамом — натурально рожа, — Тут люди ходят, а ты харкаешь, скотина такая! Надрать бы тебе уши, да спешу…
— А ты… — он повернулся было ко мне, но смолчал, только смерив взглядом.
— Смотри! — погрозив Илье, ветеран исчез в толпе, заметно припадая на левую ногу.
— Подумаешь, — буркнул парен, зыркнув на меня, но я, уловив этот момент, начал пристально вглядываться куда-то, пребывая где угодно, но явно не здесь. Оба мы, не сговариваясь, сделали вид, что ничего не случилось.
— А, показалось… — буркнул я, и поясняю, добавляя копеечку к «ничего не видел», — Думал, знакомого увидел, но нет, ошибся. Ладно, неважно… сейчас к «Октябрьскому» двигаем.
Подступы к «Октябрьскому», как всегда по хорошей погоде, оккупированы молодёжью разной степени неформальности. Длинные волосы, клёши, усы у тех, кто постарше, шильдики с «маде не в СССР» на задницах и непременные фирмо́вые этикетки на солнечных очках, сдирать которые — страшный грех!
— О, Мишаня, здорово! — пробираюсь, пожимая протянутые руки, кивая, подмигивая и отвечая на дежурное «как сам». Всех, или почти всех, я знаю если не по именам, то как минимум в лицо.
Народ здесь собирается самый разный, но рыбка покрупнее, как правило, тусуется в холле. Сегрегация эта весьма условна и расплывчата, но она есть, и вся эта тусовка поделена да десятки разного рода каст, со своей внутренней градацией. Имея некоторый опыт, различать, кто есть ху, можно просто навскидку, хотя, разумеется, бывают оплошности.
— Ух ты… — слышу пыхтение за спиной, — это ж…
Понимаю, что у Ильи в башке — один сплошной коротыш. По его представлениям, вся эта публика, пёстрая и суетная, разговаривающая на чёрт те каком жаргоне — зареченские, притом совсем дальние, почти даже не люди.
С другой — видно, что ему отчаянно завидно, и не столько даже джинсам, ярким галстукам и длинным волосам, сколько ощущению внутренней свободы, избранности.
— А это… — он пальцем тычет в одного из парней, делая круглые глаза.
— Ага, — равнодушно киваю я.
— И ты их всех… — сипит он.
— Ну да… — равнодушно киваю, протискиваясь через кучку чересчур шумных провинциалов.
— Сорри… — на автомате, оказавшись в знаковом для меня месте, начинаю мешать русскую речь с английским и жаргонизмами, — не отвлекай сейчас, ладно? Мне с пиплами поговорить надо. Ок?
— Э… ок, — кивает он, прислоняясь к стене и не отводя от меня глаза, прицепившись ими на незримый поводок.
— Хай! — приветствую одного из знакомых — жучка, занимающегося по мелочи всем сразу, от распространения билетов, до мелкой, на грани законности, фарцы. Мы с ним не то чтобы приятели, но нормально так сотрудничаем.
— Как сам? — интересуюсь, пожимая сухую, и, вопреки всем стереотипам о фарцовщиках, мозолистую ладонь.
— Да каком кверху, — морщится Федул, — предки, чтоб они были здоровы, припахали на ранчо, все выходные жопой кверху провёл, и было бы из-за чего!
— О… сочувствую, — усмехаюсь, откровенно скаля зубы.
— Да… — дёрнул плечами тот, не желая вспоминать неприятное, — нормально всё, просто времени потраченного жаль. Чё подошёл? Есть чё?
— Соскакиваю, — усмехаюсь, уже ощущая, что получается так себе… кривовато, — мы документы в ОВИР подали, так что…
—
