и героини – просто никто. Без безопасного
места в группе братьев с юга или
идентичности в ядерных семьях северного индустриального города каждый персонаж испытывает массу разрозненных чувств. В воображении есть сообщество братьев, которые выражают почтение доминирующей матери, но события показывают, что это братство распадается, выбирая разные ценности и примыкая к разным структурам. Родственное братство противостоит возникающей ядерной семье, но теряет свой смысл и сходит на нет.
В своем исследовании Неаполя Энн Парсонс (Parsons, 1969) пишет, что группа братьев-мигрантов превратилась в уличную банду, ведя «мужской» разгульный образ жизни; эта община так же сильна, как городская семья, если не сильнее. Парсонс отмечает важность улицы, но не предлагает модели, с помощью которой можно было бы рассматривать ее как структуру, основанную на родстве. Фильм Висконти показывает разрыв и столкновение культур; в более узком смысле братство раскрыто в нем через эмоции индивидуалистической культуры, к которой оно стремится. Ни психоаналитически ориентированный культурный антрополог Энн Парсонс, ни кинорежиссер Висконти не обращаются к сиблинговой психологии, хотя последний создает ее яркий образ. Это непонимание социальной психологии видно во многих контекстах. Например, уже во время Первой мировой войны стало понятно, что коллективные факторы гораздо важнее, чем индивидуальные реакции на травмирующие условия (Shepherd, 2002).
Уличная банда может быть не отрицанием, а альтернативой проповедуемой гегемонии ядерной семьи. Хотя тробрианцы с самого начала предписывают избегать взаимоотношений между братьями и сестрами, формальные запреты, обязанности и уважение возникают в период полового созревания, когда вместе с приходом фертильности инцест не только окрашивается сексуальностью, но и привносит возможность размножения. Можем ли мы предположить, что они признают инфантильность и латентное влечение сиблингов друг к другу? Как и в случае с единственной открыто декларируемой противоположностью этим запретам – разрешением на такие браки в эпоху Птолемеев, – эти практики и правила, по-видимому, указывают на то, как можно использовать силу сиблинговых чувств на благо общества, если направленность этой силы регулируется. Необходимость регулирования указывает на силу сиблинговых чувств. Не замечая и не анализируя латеральность, не воспринимая всерьез ни инцест, ни насилие, мы оставляем на волю случая то, будут ли превалировать хорошие или плохие последствия применения этой силы. Нет сомнений в том, что другие культуры знают или более осведомлены об этом. Мы везде используем нашу вертикальную модель; но доступный исследовательский материал, как в случае тробрианских наблюдений Малиновского, значительно шире ее.
Сравнивая случаи шизофрении среди итальянских мигрантов в бостонской клинике и случаи с тем же диагнозом в неаполитанской больнице, Энн Парсонс обнаружила, что ни один конкретный прогноз, сделанный на основании ее модели, не подтвердился: «Ни один пациент не стал психотиком после смерти матери, и только один после смерти отца» (Parsons, 1969, p. 110). Считается, что психоз связан со смертью родителей, но, когда Парсонс обнаруживает, что это не так, она не ищет других причин.
Парсонс – необычайно осторожный и проницательный наблюдатель, но мне кажется, что в индивидуальной истории болезни «Джузеппины» она упускает из виду значение смерти брата, бывшего всего на десять месяцев старше ее, которая пришлась на начало психотического расстройства в ранней юности. На мой взгляд, в истории Джузеппины выделяются два случая смерти, которые, вероятно, были связаны с психозом. Во-первых, ее брат умирает от туберкулеза, которого в 1960-х годах так опасались в неаполитанском обществе, что существовали особые ритуалы, помогающие справиться со страхом. Во-вторых, женщина, которую Джузеппина считает своим другом (то есть латеральные отношения), умирает во время аборта (она забеременела вне брака). Нарушая строгие социальные нормы, сама Джузеппина вступила в добрачные сексуальные отношения со своим будущим мужем. В своем психотическом расстройстве она интерпретирует каждый жест своего новорожденного ребенка как акт агрессии против нее, и, по-видимому, это является проекцией ее собственной агрессии к младенцу. То, что подруга, которая сделала аборт, на самом деле является подругой матери, а не Джузеппины, как она утверждает, лишь подтверждает картину, которую я рисую: став матерью, Джузеппина не может провести психических различий между собой, своей матерью и всеми другими матерями, что, вероятно, происходило с ней, еще когда она была ребенком, ожидающим появления родного брата. Новый сиблинг, которому она желала смерти, отождествлен с ее ненамного старшим братом, который умер. Его смерть, смерть ее подруги, смерть подруги матери заставляют ее бояться собственной смерти. Она перепутала их всех, и, вероятно, она путает своего ребенка с мертвым ребенком подруги. Вертикальные модели как психоанализа, так и культурной антропологии, которые использует Парсонс, не позволяют ей увидеть латеральное измерение, хотя материала для этого предостаточно.
В 1963 году антрополог Мейер Фортес вернулся со своей женой-психиатром Дорис Майер в Северную Гану к народу талленси, с которым он работал с 1934 по 1937 год. В работе «Психозы и социальные изменения» они описывают семейную жизнь талленси, опираясь на психоаналитическую модель (Fortes and Mayer, 1965). Социальный мир ребенка проиллюстрирован несколькими диаграммами. Развитие ребенка происходит рядом с матерью в комнате матери, затем он перемещается к отцу, где присутствуют его родные братья и сестры, сводные братья и сестры от других жен отца и, наконец, примерно в возрасте пяти лет ребенок оказывается в более широком клане дядей, тетей, кузенов и т. д. Эта социальная конфигурация точно соответствует внутренней схеме психоаналитического доэдипального (мать), эдипального (отец) и постэдипального этапа (более широкое общество). Но, помимо этой модели, работы Фортеса и Майер иллюстрируют нечто иное – структурирующую автономную область сиблинговых связей. Родители талленси еще в 1960-х годах воздерживались от сексуальных отношений друг с другом от момента зачатия ребенка до того времени, когда малыш мог передвигаться и питаться самостоятельно. Для матери интервал между рождением детей обычно составлял от трех до трех с половиной лет. Для ребенка, напротив, вполне вероятно, что ближайший сиблинг хронологически будет «близнецом», так как одновременно с ним может появиться сводный сиблинг от другой матери. Тем не менее ожидалось, что новая беременность матери и ее ребенок (единоутробный сиблинг) вызовут значительное беспокойство у малыша и сильное соперничество.
К тому времени, когда у матери появляется новый ребенок, как прокомментировали Фортес и Майер, уже существует чрезвычайно сильная группа сиблингов и сверстников, так что часто можно было наблюдать, как дети в возрасте от двух до трех лет ходили вместе, нежно обнимая друг друга. Наряду с сильной родительской заботой и привязанностью, которые Фортес и Майер неоднократно отмечают, они как бы между строк интересуются, способствует ли эта латеральная связь психическому здоровью талленси. Работая в детском саду очень либерального кибуца возле Галилейского моря в Израиле в 1962 году, я заметила такую
