опытом и распространяет его среди других, проецируя паранойю на сиблинга и стимулируя ее развитие у него (все думают, что ты противный ребенок). Это может стать продуктивной социальной техникой, заставляющей вашего оппонента поверить, что все его ненавидят. Поскольку эта сцена разворачивается в оставшемся в прошлом детстве, фантазии имеют качество реальности, в них присутствует внутренняя убежденность субъекта. Истерический или психопатический субъект, как и находящийся под давлением ребенок, выглядит довольно хорошо – это хаос вокруг него отвечает за проблему.
Сиблинги вызывают ревность, ответом на которую является желание убить. У ребенка это желание вполне сознательно, оно становится бессознательным, когда он понимает, что это запрещено. Со временем ребенок понимает также, что если не убьет он, то скорее всего, не убьют и его. Это осознание достигается в латеральной игре, и игра также создает и вводит в действие правила, которые гарантируют, что убийство либо станет бессознательным, либо будет направлено в законные каналы – «право на убийство». Интроецированное насилие травмы само по себе не становится бессознательным: травму, по определению, нельзя репрезентировать, ее можно воспринимать только как дыру внутри или насилие над собой или другим, пока ее последствия не будут смягчены. Поскольку травма не может быть репрезентирована, нет репрезентации того, что она может быть интернализирована как бессознательный процесс, поэтому и нет способа извлечь ее из бессознательного, поскольку она не является бессознательной. Таким образом, «дыра», или травма, технически является гипотезой, выведенной из поведения или симптомов. Это означает, что необходим комплексный взгляд на психосоциальное взаимодействие. Например, младший ребенок также может интроецировать насилие старшего сиблинга, а затем ему потребуется экстернализировать его в других; так что можно ошибиться в выборе того ребенка, которому необходимо лечение.
Ричард, эвакуированный ребенок, которого Мелани Кляйн лечила в 1941 году (глава 5), на своем рисунке зачеркнул биплан, обозначив этим факт того, что он был сбит. Он сказал миссис Кляйн, что нарисовал самолет в качестве репрезентации своего брата Пола. После этого сразу же он испытал тревогу по поводу своей враждебности и начал противоречить сам себе: он объяснил, что его старший брат был солдатом и мог действительно быть убитым, но самолет, который он нарисовал, был его дядей Тони, которого он не любил. Мелани Кляйн пояснила, что дядя Тони был его плохим папой. Может быть, и так, но что случилось с Полом? Анализ повторил, а не интерпретировал желаемое и страшное уничтожение Пола; если усилия Ричарда по экстернализации его страха быть убитым старшим братом останутся незамеченными и он захочет его смерти, эти усилия продолжатся на фоне сохраняющегося страха смерти. И в любом случае зачем, как обычно поступают, давать вертикальные объяснения латеральным переживаниям, когда в них достаточно сексуальности и проявлений влечения к смерти, чтобы не переносить их в вертикальное измерение, где они соответствовали бы требованиям бессознательных репрезентаций родителей или их заместителей. Конечно, Ричард вполне осознает, что он ревнует, но он не знает ни глубины своей паранойи, ни одного из ее вероятных, достаточно очевидных источников. Если травма возможного уничтожения может стать сознательной благодаря осознанию идей, репрезентированных вызванными ею эмоциями, то это значит, что ее можно преодолеть, по крайней мере, в настоящее время.
Нельзя сказать, что никто из психоаналитиков или психоаналитических терапевтов никогда не пытался интерпретировать перенос или контрперенос в терапевтическом сеттинге так, как если бы участники этот процесса приходились друг другу сиблингами. Когда я спросила коллег о том, как сиблинги проявляют себя в их работе, я получила разнообразные, но в целом довольно схожие ответы, за некоторыми редкими исключениями: одна коллега сказала мне, что осознание упущенной важности ее старшего брата заставило ее вернуться в учебный анализ. В основном брат или сестра появляются в терапевтических отношениях как другие пациенты, как воображаемые или известные дети терапевта, и, таким образом, поскольку перенос рассматривается как детско-родительское взаимодействие, это подтверждает исключительность вертикального вектора понимания. Иногда все же даются латеральные интерпретации. В случае с одной из моих пациенток было совершенно очевидно, что я выступала в роли ее старшей сестры; это не только было почти осознанным, иногда я чувствовала, что начинала выглядеть как эта сестра, и, поскольку мы жили в одном районе, я поняла, что это не просто восприятие пациента. Оглядываясь назад на миссис X (чей случай описан в главе 4), на пациентку, актерами во внутреннем мире которой были ее младший брат и сводный брат, я понимаю, что пропустила важные моменты, когда была одним из них. Это означало, что я не осознавала природу своего контрпереноса – не как сестра своего собственного брата (это было легко), а как мой младший брат, должно быть, ощущал меня. Если бы это было так и я действительно упустила опыт переживания меня моим братом, я не могла бы помочь миссис Х увидеть, как ее видят ее братья. Каким бы болезненным и трудным это ни было (потому что на самом деле это больно и трудно), это является критической стадией посттравматического стресса, связанной с обретением самосознания.
Не так давно меня пригласили прокомментировать презентацию истерического пациента, чтобы продемонстрировать, как мое предложение о создании автономного латерального места для сиблингов влияет на этот случай истерии. Пациент был единственным ребенком. Терапевт делала акцент на том, что в начале и в конце лечения она отметила контрпереносную реакцию, которая, по ее мнению, была важной, но не полностью завершенной.
Терапевт отметила, что после окончания этого успешного анализа она обнаружила, что ее мысли заняты шекспировской пьесой «Укрощение строптивой». Хотя очевидная связь с этой пьесой заключалась в битве со строптивой пациенткой, оставалось нечто, что продолжало беспокоить терапевта. И хотя к тому моменту «уже прошла целая вечность» с тех пор, как я читала или смотрела эту пьесу, которая никогда не относилась к числу моих любимых, я вспомнила следующие факты. В центре пьесы находятся две сестры. Строптивая Катарина не переносит свою младшую сестру Бьянку и применяет к ней физическое и словесное насилие. Бьянка – милая девушка, уступчивая и обожаемая своим отцом. И пока женихи стоят в очереди за рукой Бьянки, ни один не хочет брать в жены жестокую Катарину. Тем не менее есть проблема, потому что в конце концов укрощенная строптивая становится более благородным персонажем, чем Бьянка, чье обаяние основано на обмане и манипулятивности. Где в контрпереносе находилась терапевт, когда столкнулась с истерической женщиной? Была ли она укротительницей, женихом и мужем Катарины – Петручио или, возможно, она бессознательно беспокоилась о том, что триумф все еще принадлежал пациентке, которая на протяжении всего лечения
