— Сколько тебе было?
— Десять.
Он все-таки пошел. Осторожно. Останавливаясь после каждого шага. Замирая, будто не до конца веря собственному телу.
— Бабка… испугалась. Я слышал… тогда еще я ясно слышал, что происходит. Людей. Не только их. И убивать… убивать мне не хотелось. Позже почему-то… маги берут силы извне. А некроманты так не могут… то есть могут, но нужно убивать.
Я убивать не хочу. А своих, здесь, внутри, — он положил ладонь на впалый живот, — почти не осталось. Наверное, скоро издохну.
Йонас упал на козетку и потянулся за покрывалом. Вытащил из складок нож.
— Я вчера совсем безумным был?
— Не помнишь?
— Помню. И поэтому спрашиваю. Я знаю, что люди боятся таких, как я.
— Боялись. Таких, как ты, больше нет. И нет, я не испугался. Ты пока показал себя вполне вменяемым.
Мальчишка прикусил губу.
— Я убивал животных.
— Животных.
— Я не понимаю, почему… я читал… много читал. Это не нормально. Мы… чувствуем смерть. И боль тоже. Но чтобы зависимость такая… мне постоянно приходилось бороться с желанием кого-нибудь… кому-нибудь… и я не уверен, что оно не вернется. А если вернется, то как узнать, сумею ли я справиться?
— Никак.
— А если не сумею, я стану опасен…
— Даже если сумеешь, все равно ты будешь опасен.
Кирис добрался до камина и опустился на пол, сунул еще пару деревяшек, отметив, что осталось их не так и много. По-хорошему, следовало снова пройтись по комнатам, разбить какой-нибудь старый стол или табурет… на кухне, кажется, был такой. Но это означало необходимость двигаться, а Кирис категорически не желал шевелиться.
Огонь, выглянув из камина, приветливо коснулся ладоней, словно успокаивая. Мол, все-то будет хорошо… правда, возможно, что не сегодня.
И не у Кириса.
— Голова все еще болит, — мальчишка мазнул по носу, из которого пошла кровь. — А она не должна… я не делал ничего, что требовало бы таких сил.
— А кости?
— Они сами хотели подняться.
Некромант зажал переносицу пальцами и забился в покрывало.
— Это… я никогда и ни с кем… не говорил. Кому охота говорить о мертвых? Или с чудовищем… да и опасно мне с людьми… сестрица… дура… вечно лезла, особенно когда плохо… я не хотел, чтобы она… чтобы ей тоже больно… вот… но мертвецы беззащитны. Если душа уходит к Джару, то тело остается кормить мир. Плоть — всего-навсего плоть, а вот душа, она вечна… и изменчива в вечности. Но иногда она не желает уходить, понимаешь? Иногда задерживается. Или ее задерживают. Например, болью. Или несправедливостью. Или делом, которое не окончено, но это реже. Там, на стыке миров, дела становятся неважны… а вот боль или несправедливость, или и то, и другое… души не принадлежат этому миру. Он от избытка их болеет, но изгнать не способен. И тогда появляются подобные мне… эти кости взывали о справедливости. Они там лежали очень давно… они шептали, но я не слышал. Пока вот…
Из складок покрывала появился клинок, по-прежнему выглядевший жутковато. Даже более жутко, чем прежде. Он потемнел, словно обгорел, и сделался тоньше, изящней.
Как раз по руке.
— Знаешь, что он говорит?
— Откуда?
Мальчишка пожал плечами. В его представлении не было ничего странного в способности вещей к разговору.
— Он говорит, что я отравлен. И что мне нужна кровь.
— У меня больше нет.
— Я знаю. Я… не собираюсь. Ты и без того… дал силы. Ему. Больше никогда не трогай чужие вещи, ясно? — Йонас был предельно серьезен. Тонкие пальцы скользнули по кромке лезвия. — Он мог бы забрать твою жизнь. И забрал бы, если бы решил, что мне нужнее…
— Тогда спасибо, что не забрал.
Огонь согревал, но с теплом возвращалось и чувство голода. А уж его-то разговорами не утолить. В животе тотчас заурчало, и Кирису подумалось, что время-то самое то.
Ужина.
ГЛАВА 36
В столовой горели свечи.
Дюжины три.
Или четыре.
Свечи украшали огромную люстру, которая, казалось, парила в воздухе, потому что темнота скрывала цепи. Свечи отражались в столовом серебре и хрустале. Они поднимались из сложных цветочных композиций и слегка чадили.
Стало душновато.
— Доброго вечера, — поздоровалась я с эйтой Ирмой, которая к ужину переоделась.
Платье цвета малахита.
Жемчуг.
Лайма была в лиловом. Темный чернильный оттенок подчеркивал общую ее бледность, придавая ей какой-то болезненный оттенок. А уж в массивном опаловом ожерелье, обвившем шею, было что-то от ошейника. Дорогого, но все же…
Сауле… в белом.
Жертве белый к лицу. А вот Сауле — не слишком идет. Ее кожа в свете свечей выглядит рыхлой, нездоровой, а вот волосы словно потускнели. Да и фасон на редкость нелепый. Эти присобранные рукава, округлый какой-то девичий вырез, расшитый мелким речным жемчугом. Складка под грудью, будто нарочно придающая платью объем.
В таком удобно прятать растущий живот. И…
Жених и невеста.
И пусть невеста далека от идеала, но… это ведь ничего не значит. Если Сауле беременна, то…
Я уколола себя булавкой, прогоняя лишние мысли. Беременна или нет, это не имеет значения. Это, если разобраться, ее личное дело. И быть может, рыжего, но никак не мое.
Я, между прочим, замужем.
Пока еще.
— И все-таки… — эйта Ирма склонилась к любовнику, который, к слову, выглядел несколько потрепанным. — Некоторые особы поразительно наивны. Я еще могу понять, почему они вообще заказывают поддельные драгоценности, настоящие не всем по карману, но… нужно же меру знать. Розовых алмазов подобного размера попросту не существует!
— А мне нравится, — я погладила камень, заодно посылая легкий импульс, который исчез в бездонной его глубине. — Красивенько получилось. Мар, тебе нравится?
— Очень.
— Я, наверное, себе еще и бусики сделаю, — я позволила Мару усадить меня.
К слову, место за столом сместилось, и теперь я удостоилась высокой чести сидеть по правую руку супруга. Лайма приподняла бровь.
Сауле пьяновато икнула.
Кажется, она вообще плохо понимала, где находится.
— Такие, знаете, чтобы камушек, а потом жемчужинка. И еще камушек. Я такие в одном каталоге видела, только там камушки были белыми. Белые, как по мне, совсем некрасиво. А розовенькие — это мило. По-девичьи.
Эйта Ирма подняла глаза к потолку.
Я тоже.
Ничего. То есть ничего не видно. Если люстра, объятая огнем, это по-своему красиво, то вот выше ее — тьма кромешная.
— Объясните ей кто-нибудь, что это нельзя носить.
— Дорогая, — подал голос Юргис. — Редкий случай, но все же… ты ошибаешься. Камень настоящий.
— Что?
— Я разбираюсь в камнях. Позволите?
Не дожидаясь разрешения, он поднялся, обошел и Мара, явно заинтересованного происходящим, и меня. Развернул стул, причем сделал это, учитывая вес здешней мебели, как-то чересчур уж легко. Он наклонился к самому моему лицу.
Заглянул в глаза.
Подмигнул даже.
И подцепив цепочку мизинцем, приподнял.
— Платина… и сапфиры… небольшие, но крупные камни смотрелись бы чересчур вычурно. Плетение интересное, хотя несколько вышедшее из моды? Да… сейчас предпочитают делать цепочки попроще. Говорят, в простоте стиль, но на самом деле это куда как менее трудоемко. Что? Моя матушка происходила из рода простого… ее родители — довольно известные в узких кругах ювелиры.
— Ты не говорил.
— Уже усвоил, что о некоторых фактах своей биографии стоит помалкивать, — камень лег на палец Юргиса. — У нас до сих пор многие слишком уж озабочены чистотой крови…
Искра силы, сорвавшаяся с пальца, исчезла в камне.
— Даже так…
— Это ты ошибаешься… дорогой, — сквозь зубы произнесла эйта Ирма. — Камни подобного размера…
— Около восьмидесяти карат, верно? К сожалению, я не настолько талантлив, как мой дед, а потому точно не определю. Но не менее восьмидесяти. Огранка удачна… для ваших целей.
Камень отпустили.
— А стоимость?
