— Извини.
Йонас пожал плечами.
— Я понимаю. Отцу выгодней представлять меня безумцем, да и… я, по сути, им и был. Но больше не позволю… я бы и сам мог сказать… я ведь слышал, как они умирают. А потом забывал. Вспоминал. Но это больше не казалось важным.
Он тряхнул головой.
— Зачем ты пытался себя убить?
— Чтобы не убить кого-то, кроме себя. Кстати, увидишь, удобное объяснение… будет… я совершил убийство и, не вынеся груза содеянного, покончил с собой. Но сперва расправился с тобой.
— Почему со мной?
Одежда высохла, впрочем, от грязи ее это не избавило. И теперь ткань раздиралась с сухим хрустом. Да и по жесткости напоминала наждак. Однако… избаловался Кирис. Привык к удобствам. Остались в прошлом времена, когда он и спал на земле, и грязи не боялся.
— Слишком много знаешь. Ему сейчас нужно избавиться от лишних людей.
Мальчишка пригладил волосы.
— Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь?
— А тебе не кажется, — тон в тон отозвался Йонас, — что ты преуменьшаешь? Сам подумай. Что бы тут ни происходило, могло ли оно вообще случиться без его ведома?
Повертев ботинок, Йонас отправил его в угол. И то верно, задубевшая ткань — это еще куда ни шло, а вот окаменевшая кожа куда как болезненней.
— Не знаю.
— Знаешь, — мелкий поганец усмехнулся. — Все ты знаешь… а еще… в той истории тебя подставили. Хотя…
Его улыбка была почти мечтательной.
— Это ты тоже знаешь… жаль не хочешь их отпустить. Это никогда не заканчивается хорошо. Мертвецам сложно с живыми. Поэтому не слушай. И вообще, идем. А то ведь соскучатся.
Дверь отворилась сразу. Из хода непривычно потянуло сыростью, и Кирис подумал, что стены неплохо бы укрепить, если уж обрушить их не дают. Деревянные перекрытия давно прогнили, кое-где просели.
— Погоди, — ему пришлось вернуться в дом, благо в шкафу нашелся запас старых свечей. — Держись за мной и… молись.
— Не умею, — свечу Йонас взял. Зажег от угля в камине, который вытащил пальцами.
— Что ты за жрец такой?
— Хреновый… я вообще это сразу говорил, но кто ж меня услышит.
В тоннеле пламя слегка присело, растеклось по воску. Но не погасло, уже хорошо. Когда-то на полке у двери хранились лампы, но то ли убраны были за ненадобностью, то ли сворованы, ныне полку покрывал толстый слой грязи.
Идти было недалеко. Почему-то не отпускало ощущение, что за ними все еще наблюдают, но Кирис отмахнулся: этак недолго и паранойю заработать.
— Мне здесь не нравится, — мальчишка держал свечу ровно, не обращая внимания на воск, заливающий пальцы.
— Тебе не больно?
— А? Нет… я не очень хорошо чувствую боль. У меня вообще с чувствами как-то сложно.
Кирис поверил.
То, что дверь приоткрыта, он понял по запаху. Вниз проникала смесь ароматов, заставившая желудок болезненно сжаться. Жареное мясо. Острый соус. Ваниль…
— Я есть хочу, — жалобно произнес мальчишка. — Может… побыстрее. А то заметят если, то накажут… сидеть еще и без ужина совсем неохота.
Кирис кивнул и добавил.
— Если вдруг… я принесу. Что ты любишь?
— Все люблю. Я неприхотливый, — он почесал ухо и смахнул с пальцев застывший воск. — Я… в принципе, если еда есть, то хорошо. Но мясо лучше всего… сырое… то есть не совсем чтобы сырое, но… в общем, бабка думает, что если меня поить молоком и кашами, то я избавлюсь от дурных привычек.
Странный рецепт.
Но Кирис кивнул: мясо так мясо. Он и сам надеялся, что их возвращение не то чтобы вовсе останется незамеченным — он все же не был настолько наивен, скорее, что заметят его далеко не сразу.
Есть хотелось.
И переодеться.
Грязная одежда приклеилась к коже, а вот о том, как вы глядят ноги, он вообще старался не думать.
Дверь отворилась беззвучно. Выходила она, как ни странно, на кухню, в один из нескольких погребов, где одуряюще пахло копченостями. И мальчишка, не удержавшись, — Кирис его понимал, — сдернул тонкую палку вяленой колбасы. Разломав ее пополам, он протянул кусок Кирису:
— Ешь, пока… тут хорошо, и Йорга не ругается. Она… ей кажется, что я значу больше, чем это есть на самом деле. В ней сильна кровь. А вот в ее племяннице крови не было. Дурь одна. Говорила, что меня любит, но с папашей переспала. Какая это любовь? — Йонас, окончательно утратив прежний лоск, говорил с набитым ртом, поэтому часть слов приходилось угадывать. — Но я ее не убивал.
Он проглотил недожеванный комок и добавил:
— Надеюсь.
Кирис тоже очень надеялся, хотя… следовало признать, что, будь мальчишка виновен, все бы упростилось. Никаких заговоров, никакой политики даже в отдаленном будущем, одно маленькое семейное сумасшествие. В старых семьях и не такое случается.
Йонаса даже не казнят — запрут в отдаленном поместье вместе с такими вот… неудачными детьми высоких браков. Накачают зельями, может, личность попытаются исправить. Ходили слухи, что ведутся и такие работы, но созданные ментальные заклятия в большинстве своем оказывались несовершенными и вместо исправления просто-напросто стирали память.
Если повезет, только память.
— Думаешь, что лучше бы это и вправду я? — Йонас вытер грязные пальцы о не менее грязную рубашку и, примерившись, отхватил кусок окорока. Оказывается, древний ритуальный нож и с ветчиной справлялся неплохо.
— Думаю.
— Хочешь, сознаюсь?
— Зачем?
— Всем станет проще. Мне тоже. Я думал об этом. Вешать не станут. Зелья… разум не поймет, что одурманен. Если до того не понимал, то и потом тоже. Зато никаких сомнений, никаких метаний. Спокойное существование. Чем не мечта?
Кирис выругался.
— Это ты зря… ты просто не понимаешь.
Он и вправду не понимал, а потому присел на камень, которым придавливали мясные заготовки, сказал:
— А как же мертвые?
— Найдут себе другого судью… только… что потом с моей душой станет? Думаете, он разозлится?
— Кто?
Колбаса была вкусной. Высушенной почти до деревянной твердости, сдобренной диким чесноком и острыми приправами, а потому жгучая и в то же время сладковатая. Окорок оказался не хуже.
— Джар, — мальчишка озирался. Кусок колбасы он спрятал под рубашку. Ветчину, разделив на тонкие полоски, запихал в карманы. — Даже люди злятся, когда кто-то отказывается от их подарка, что уж о богах говорить… и не смотри, обыскивать точно не станут, а взаперти лучше с колбасой, чем без.
В этом имелась толика здравого смысла.
Кирис икнул.
И… подумал, что идти все-таки придется. Остаток жизни среди колбас не проведешь. Да и дверь на кухню рядом, вон, виднеется светлым пятном. Два шага и толкнуть.
А дальше что?
Мар потребует отчета.
Лгать?
Сказать правду?
— Что, шея чешется? — поинтересовался мальчишка. — Это предчувствие… на тебе уже метка появилась.
— Завещание пора писать?
Руку от шеи Кирис убрал. Вряд ли его собираются удушить. Скорее всего яд… или револьвер? Весьма удобное оружие, безликое по сути своей.
— Поздновато. Здесь все равно от твоих бумаг останется пепел… на всякий случай. Папаша не любит сюрпризов, а так… мало ли что ты мог написать?
Действительно, мало ли что.
— Дожевал? — поинтересовался Кирис, вставая. И мальчишка кивнул. — Главное… меня во всем обвиняй. У тебя был приступ, а я воспользовался. И ты ничего не помнишь. Как из дому ушел, помнишь, а потом очнулся уже в доме смотрителя. И как очнулся, так мы и пришли.
Поверят ли?
Вряд ли, но вид сделают, поддерживая чужую игру. Что ж, все лучше, чем ничего.
— А знаешь… — мальчишка прикрыл глаза. — Тут убивают кого-то…
Договаривал он уже в спину.
— Да не спеши ты так… уже все…
Она лежала у основания лестницы.
Она лежала, широко раскинув руки, и белое платье выглядело резким белым же пятном. Оно было ярче свечей и даже светильника, который лениво, тяжело вспыхнул, повинуясь движению Маровой руки. Стало быть, не так грозна буря, как нам пытаются представить?
