свидетельствовало о том, что ГУЛАГ – не просто система, существующая где-то далеко. После войны количество заключенных, работавших в этом подразделении ГУЛАГа, быстро росло, и, помимо крупных промышленных объектов, построенных Главпромстроем в отделенных районах страны, это же ведомство отвечало за возведение сотен жилых и культурных сооружений в городской черте, где границы между лагерем и городом размывались. Хотя лагерное начальство и старалось сохранять разграничение между местами, где жили заключенные, и внешним миром, само физическое соседство вольнонаемных и зеков на стройплощадке небоскребов оставалось упрямой правдой жизни. И, помимо профессиональных навыков, многие заключенные, работавшие на этих стройплощадках, обладали еще и опытом неволи.
Проводить четкие разграничительные линии между лагерными зонами и окружавшим их городом было легче всего на бумаге. На карте стройплощадки МГУ, созданной для внутреннего пользования в 1949 году, показана огороженная зона, примыкавшая к самому основанию будущего небоскреба[721]. На этом изображении аккуратный забор отделяет отведенную заключенным зону от вольнонаемных рабочих, причем внутри зоны находятся корпуса физического и химического факультетов – их строили зеки. Заключенные, строившие МГУ, жили совсем рядом со стройплощадкой – в лагере, рассчитанном на 3 000 человек. В 1950 году его расширили, чтобы он мог вместить 8 000 человек[722]. Другое жилье для этого разраставшегося контингента рабочих было обустроено неподалеку от Черемушек и Текстильщиков, где также селили и вольнонаемных строителей, и москвичей, выселенных из Зарядья[723].
В начале 1950-х годов на стройку МГУ все продолжали прибывать рабочие-заключенные. В мае 1951 года Совет Министров выпустил постановление, целью которого было «укрепление» строительства университета. В этом постановлении говорилось, что Москве требуются новые рабочие: необходимо набрать их из числа выпускников ремесленных училищ, а также привезти на стройку МГУ еще 2 000 заключенных. Делалась оговорка: во вторую категорию следовало отбирать только тех, кто отбывал наказание впервые, – за исключением осужденных за особо тяжкие преступления[724]. Видя, что на стройплощадку прибывают все новые группы рабочих – и вольных, и подневольных, – власти пытались как-то перекрыть движение людей, товаров и информации между зоной и городом. В отчетах, ложившихся на стол лагерного начальства в мае 1952 года, говорилось о деревянных заборах, охранниках, воротах и дозорных вышках в трех лагерях на Ленинских горах, где содержались в общей сложности более 7 000 мужчин и женщин. Четвертый лагерь – в Текстильщиках – тоже был огорожен, там размещались около тысячи заключенных обоего пола. А на территории пятого лагеря МГУ, в деревне Карачарово (к востоку от Москвы), проживали 1 376 мужчин[725]. Еще один лагерь (он назывался «Высотный») был устроен на 23-м этаже главного корпуса МГУ. Там в комнатах и коридорах недостроенного здания жили 208 узниц и 160 узников, работавших над отделкой верхних этажей высотки. Питались они в столовых, устроенных там же, наверху, но мыться наверняка спускались в один из лагерей, разбитых внизу[726].
Высотное здание МГУ и небоскреб на Котельнической набережной строили и зеки, и вольные рабочие, но были между двумя этими категориями и промежуточные. Картину осложняли почти 2 000 заключенных, которые 24 июня 1950 года получили досрочное освобождение в обмен на труд на стройках московских небоскребов[727]. Представители этой группы должны были отработать на стройплощадке университета оставшиеся дни своего срока или же оставаться там до завершения строительства. Лица, которым полагалось досрочное освобождение, должны были уже обладать необходимыми профессиональными навыками, а еще принадлежать к числу осужденных впервые. Помимо этих требований, МВД обнародовало перечень тех преступлений, совершение которых делало заключенного негодным для работы на высотных объектах. Если человек, осужденный за должностные злоупотребления (ст. 109 УК СССР), мог рассчитывать на досрочное освобождение, то осужденный за присвоение или растрату (ст. 116 УК СССР) уже не мог. Не годился в строители небоскребов и заключенный, отбывавший наказание за кражу чужой личной собственности (ст. 165 УК СССР), – здесь исключение делалось только для конокрадов и похитителей другого домашнего скота (ст. 166 УК СССР). Могли взять на стройку и человека, осужденного за военные преступления – например, за дезертирство, – если только приговор был вынесен не за передачу сведений иностранным правительствам, неприятельским армиям и контрреволюционным организациям (ст. 193, п. 24 УК СССР). Не брали, как правило, спецпоселенцев, власовцев и контрреволюционеров[728].
В результате найти достаточное количество умелых строителей, совершивших «правильные» преступления, оказалось трудно. МВД жаловалось, что ему дали невыполнимое поручение, и из миллионов узников ГУЛАГа удалось набрать всего несколько сотен подходящих работников, тогда как их требовалось 2 000[729]. Из 1 774 человек, освобожденных в 1950 году и доставленных в Москву, многие так и не появились на стройплощадке МГУ. Иногда соблазн сбежать оказывался слишком велик. Так произошло с десятком только что освобожденных зеков. Еще 34 человека из той же группы были арестованы вскоре после прибытия в Москву. А еще 79 не получили разрешение въехать в Москву из-за паспортных ограничений. Эту группу отправили отбывать остаток срока на золотые прииски[730].
Те недавно освобожденные строители, которые прибывали в Москву ближе к концу лета 1950 года, были набраны со всех концов страны. Среди них были русские, болгары, украинцы и азербайджанцы – из Молотовской (Пермской) области, Алтайского края, Одесской области[731]. Хотя среди них затесались, по меньшей мере, один часовщик и один зоотехник, многие действительно, как и требовалось, имели опыт работы в строительстве.
Например, Николай Михайлович Cверник работал ранее на строительстве закрытого курорта Цхалтубо в Грузии.
Прорабы стройки МГУ наверняка порадовались тому, что среди новоприбывших было много молодых мужчин – вроде Алексея Григорьевича Максимова, родившегося в Ленинградской области. В 1949 году ему было 23 года, и его приговорили к пяти годам заключения за неявку на действительную службу. Наказание он отбывал под Ставрополем. В строительную бригаду МГУ Максимов поступил в феврале 1951 года, а к августу он уже успел отличиться как умелый и старательный работник. В свое первое московское лето Максимов женился на некой Марье Ивановне[732].
Где-то рядом с Максимовым работал и штукатурщик Нурмухамед Гильманов, который получал нарекания за грубость к охранникам. Другим предстояло вновь вернуться в лагерную систему: например, Анатолия Сергеевича Шорохова из Архангельской области московская милиция арестовала за хулиганство. Многие из этих рабочих просили об отпуске, чтобы навестить далеко живших больных родителей, и иногда их отпускали. По меньшей мере, один раз к сотрудникам ведомства, строившего МГУ, напрямую обратилась мать одного из таких строителей, Зоя Палкина. В июне 1951 года она сообщила в отдел кадров, что
