Шандор неохотно отвлекся от созерцания моего перекошенного в безмерном удивлении личика и сообщил:
— Совершенно верно. Если хотите их забрать, то они лежат… кажется, я оставил их в кастрюле из-под шоколада. В общем, ищите, и дано будет вам!
Фанни побелела, потом позеленела и переспросила шипящим голосом:
— Что?!
— Так вы еще и глухая? — Деланно удивился Шандор. — Сказал же, в шоколаде ваши ключи мокнут. Ничего с ними не случилось…
Фанни уперла руки в боки:
— Между прочим, господин граф поставил меня здесь экономкой, когда вас еще на свете не было! Господин граф строго-настрого запретил мне давать вам какие-либо ключи! Господину графу не понравится то, что случилось!
— А это уже ваши проблемы! — неожиданно выкрутился Шандор. — Это вы будете объяснять папа, почему я воспользовался ключами, несмотря на его запрет. И потом, что вы все заладили: господин граф, господин граф! А я тут кто? Мышкин хвост?!
Фанни тихо кончалась. Ее лицо скукожилось в куриную попку, а руки подозрительно задвигались под фартуком будто бы в поисках тяжелого предмета. Видя, что Фанни уже готова залаять, Шандор решил смягчить удар и пододвинул ей стульчик. Тот самый, из пыточной камеры…
— Не на-а… — одновременно начали мы с Золтаном и Улой, но Фанни со всего размаху плюхнулась на стул и…
И ничего! Закаленная культуристка влепилась в пыточный стульчак с иголками вместо обивки как типичный среднестатистический муж в кресло перед телевизором, немножко поерзала и выдала Шандору по первое число:
— Господин граф оставил меня приглядывать за замком! Я не намерена терпеть оскорбления! Я буду вынуждена доложить господину графу о вашем недостойном поведении!
— О-о… а-а… — Отвисшая челюсть Шандора мешала парню нормально разговаривать.
Меж тем Фанни окончательно разошлась и вспомнила Шандору все его прегрешения вплоть до младенческого возраста и пообещала как следует стукануть на несознательного сынка мрачноватому папаше. А уж папа-то должен был по меньшей мере поставить гадкого сына коленками на мелкую дробь в темный угол и каждые полчаса жестоко избивать. Подробно объяснив Шандору, что с ним сделает папаша-граф, когда Фанни в красках распишет его поведение, тетка гордо встала. Стул ненавязчиво встал вместе с ней. Тут Фанни врубилась, что выкаченные на лоб глаза Шандора вовсе не являются результатом ее пламенного спича… Тетка медленно огляделась и… обнаружила прислоненного к шкафу, застенчиво улыбающегося ей скелета.
— А-а-а-а! — бедная старуха не выдержала и грузно рухнула на пол, погребя под собой заветный стул.
Тут Золтан немножко очухался и кинулся к лежащей на полу экономке, приговаривая:
— Дошутился, братец! Что мы будем делать, если ее удар хватит?
— Отпразднуем… — с трудом пошевелил языком Шандор. — Она меня с младенчества не любила… Но как же так? Этот стул…
С большим трудом мы отцепили Фанни от стула и положили ее на диван. Мужская часть начала выдвигать различные планы оживления обморочной. Я молчала, так как меньше всего хотела, чтобы Фанни очнулась. Именно сейчас обморок Фанни играл мне на руку. Дело было в том, что я собиралась немножко пошарить по сусекам и заныкам в графском кабинете, чтобы отыскать кой-какие подтверждения своей теории. Фанни же со времени отъезда старшего Басора почла своим долгом переквалифицироваться в сторожевую овчарку и с грозным видом окопалась возле двери этого самого кабинета, облаивая каждого подходящего. Такое внимание экономки к охране кабинета меня насторожило. В общем, я собралась проверить, что же такого интересного и секретного хранится в этой комнате. Не зря же Фанни так парилась, чтобы ни один ключик не пропал из заветной килограммовой связки. Не иначе как граф сам приказал Фанни не допускать никого в хату. Что ж, проверим…
Пока мужчины очумелой толпой толпились возле неподвижного тела Фанни и пищали что-то про нюхательные соли и свежий воздух, я тихо и организованно отступила к дверям, прихватив с собой ключик, выпавший из потной Фанниной ручки.
Ключик, конечно же, оказался от кабинета. Посмотрим, посмотрим, что ж тут спрятано…
Кабинет графа был отделан в мрачном стиле, который позже получил название “директорский”. Один раз я уже была тут, но тогда все мое внимание было приковано к бледнеющей и краснеющей персоне графа, у которого не хватало эмоций, чтобы высказать все, что он думает по поводу моего безобразного поведения. Теперь я была здесь одна и могла оглядеться. М-да… круче дизайн я видала только в клубе сатанистов и кабинете нашей директрисы. Все вокруг выдержано в черном цвете, даже занавески и те были черные.
Так, где обычно прячут всякие секретные документы? В кино их засовывают в сейф… Сейфа тут нет, уже хорошо. А то на этот сейф мне потребуются три сапера, два ворошиловских стрелка и Жан-Клод Ван Дамм на заднем плане для красоты. В приключенческих книжках обычно находится клочок бумаги с кровавой надписью типа: “Три шага вперед и вверх… Парашют не забудь, дура!”. Я осмотрелась — похожего клочка нигде не валялось. Тоже хорошо.
Я откинула крышку небольшого орехового бюро, скромно стоявшего в углу. Ничего интересного… Счета, хозяйственные бумаги, деловая переписка. От бюро я перешла к письменному столу. Там-то, в самом нижнем ящике я и нашла одну очень интересную бумажку. Это было что-то вроде свидетельства об оформлении опекунства надо мной, родимой. То есть над Павлой, поганкой грызолапой. Документик был составлен очень интересно. Оказывается, граф мог свободно распоряжаться моими денежками до достижения мной двадцати одного года. Если же вышеозначенная девица Павла вдруг намылилась бы окольцеваться с кем-нибудь до двадцати одного года, то в этом случае деньги сразу бы отвалились к ней целым куском и безо всяких претензий со стороны прыткого опекуна. Теперь понятно, почему граф так хотел выдать Павлу за кого-то из своих отпрысков… Когда я взглянула на общую сумму, в которую было оценено имущество князей де Сабеле, мне стало плохо. Цифирь была с таким количеством нулей, какое и не снилось даже Международному валютному фонду. Чтобы было яснее, скажу вам, что по сравнению с Павлой Билл Гейтс так… делец средней руки.
Я еще раз перечитала контракт, чтобы получше запомнить его содержание, и положила драгоценную бумажку на место. Больше ничего интересного в письменном столе я не нашла. Глупо, конечно, было надеяться, что граф ведет дневник, начинающийся фразой типа: “Сегодня я зарезал свою жену… Я не виноват, она сама начала кусаться!” Зато я обнаружила краткую запись о венчании Жужи и графа, сделанную, вероятно, самим графом Басором. С педантичной точностью там сообщалось, что…
Дверь заскрипела. Я под столом превратилась в предмет обстановки, но углядев, что вошедшие ноги принадлежали Уле, расслабилась и высунулась из укрытия.
— Здорово, битый молодец! Как ты догадался, что я здесь?
— Подумал! — огрызнулся мой рыженький. — Ты лучше скажи мне, отчего у тебя такая страсть ко взломам с проникновением? Это ведь аморально… ты воспользовалась невменяемым состоянием бедной больной женщины…
— Ничего себе наезды! — возмутилась я. — Я тут тружусь, как бобер в пустыне, как вошь на лысине, потею изо всех сил, чтобы разузнать всю правду об этой Жуже, лопату ей в бок и электричку навстречу, а всякие моралисты тут правозащитные сопли разводят! Да я… да ты… как врежу вот тебе, узнаешь, откуда волосы растут!
Ула понял, что не вовремя вылез со своей справедливостью, и заюлил:
— Ой, Полиночка, да ты что, золотко?! Да я ни в жизнь, вот зуб даю! Да разве я что против имею? Я ж хотел сказать: баба с возу, кобыле легче…
— Это ты кого кобылой назвал, мерин рыжий? — грозно выпрямилась я.
Ула понял, что ляпнул что-то лишнее, и опытно отступил в район бюро, прикрывая избитые части тела и испуганно бормоча:
— Да я это… В смысле того… Только не бей! За одного битого двум небитым дают… На сердитых понты кидают… Не имей сто рублей, а забей сто друзей…
От страха перед моей грозной расправой у рыжего что-то отскочило в покалеченной голове, и он вывалил на меня кучу русских пословиц в народной обработке вместо апелляции. Ну что ж, мы тоже не из пробирки, вспомним детство золотое. Поэтому напрягла память, поднатужилась и выдала:
— Блудливой чушке — полено на шею! Будет спина, найдется и вина! Будет волку на холку!
Ула икнул и привычно засопливился, долбя на жалость. Смотреть, как двухметровый швед исходит мокротами прямо у меня на глазах, было невыносимо. Я вообще жалостливая, особенно к убогим и болезным… недобитикам, поэтому, вытащив кружевной платок, кинулась утирать слезы бывшему скальду. Тут-то нас и застукал вздрюченный донельзя Шандор.
Вообще, ситуация, конечно, вышла двусмысленная по меркам того времени. Ну представьте себе: почти окольцованная девица вытирает своим платочком личико абсолютно левому графу, приговаривая при этом нечто вроде: “Ах ты мой зайчик скорбный… Ай, синячок больно? Бедняжечка… А ну-ка, сейчас высморкаемся… Вот умничка, вытрем носик… Бесхребетинка ты моя перебитая… Лебеденок ощипанный…”
