двух мужей. Оба они служили одному делу, укреплению русской православной церкви. Правда, роли у них были разные. Пётр Окулов, проживая вблизи Иосифо-Волоколамского монастыря и иногда прислуживая таким старцам, как бывший князь Голицын, оставался вольной птицей, странствовал по всей Руси. И в Казань пришёл с тем, чтобы сказать Гермогену то, чего никто не знал, да что важно было знать ему. Придёт час, и митрополит скажет своё слово, опираясь на знание обстоятельств, бросит суровое обвинение тем, кто допустил поругание Христовой веры.
Вечером, в день празднования явления иконы Казанской Божьей Матери, в трапезной митрополита был дан торжественный ужин. Но среди многочисленных гостей Петра Окулова не оказалось. Гермоген переживал, что друг не за столом, и посылал за ним дьякона Никифора. Не пришёл, однако, и на зов Пётр. И в разгар ужина, когда гости занимались яствами, Гермоген покинул трапезную.
Он обошёл все покои, пока не увидел Петра на кухне среди митрополитовых услужителей и поваров. Дел у них уже было мало — столы ломились от яств, они скучали, и Пётр развлекал-смешил их. То вынимал из уха яйцо и разбивал его на сковороду, то наливал из сита бражку медовую и угощал поваров, то доставал из-под свитки живую курицу и начинал её ощипывать, а перья на курице были луковые.
Увидев Гермогена, Пётр спрятал курицу под чей-то поварской колпак и, склонив голову, чтобы скрыть усмешку, поспешил навстречу Гермогену.
— Владыко, прости грешного, что тешил инших грешников. Да теперь у них справа пойдёт веселее.
Гермоген ничего не сказал в ответ, но глаза светились по-доброму, без осуждения. Он положил на присутствующих в кухне крестное знамение, пропустил вперёд Петра и сам покинул кухню.
Гермоген привёл Петра в свою опочивальню, плотно закрыл дубовую дверь, усадил его на скамью и сам сел рядом. Спросил:
— С чем ты приехал, друг любезный?
— Вестей много, владыко. Три главных мужа России, Борис Годунов да братья Андрей и Василий Щелкаловы на кресте поклялись, чтобы им троим управлять государством, но недолог союз был. Андрей своими происками пути к престолу опятнал себя. И тогда же клятва волею Бориса в нарушение пришла. И хотя Борис не убил клятвопреступника, но изнурил его бесчестьем, имущества и чинов лишил, постриг в иноки совершил. Теперь же в Кирилло-Белозерский монастырь сослал. А и другие вести имею, но важная из них одна. — Пётр встал напротив Гермогена.
— Глаголь, друже.
— Благослови, владыко. Может показаться она тебе крамольной.
— Благословляю, сын мой. — И Гермоген перекрестил Окулова.
Пётр больше не садился. Он подошёл к образу Спаса Нерукотворного и помолился, а вернувшись к Гермогену, тихо сказал:
— Да простит меня Всевышний и его сын Иисус Христос за вещие слова, но они родились и требуют воли... Владыко, силою Провидения мне пришло горестное озарение: через три месяца, на день Афанасия-ломоноса Великая Русь осиротеет.
— Не гневи отца Всевышнего, сын мой! Как допустит он, коль царь во здравии лет?! — воскликнул Гермоген и топнул.
— Лукавить мне перед тобой, владыко, не пристало. Сие знаешь. И верь сказанному.
— Да что же с государем приключится?
— Токмо Богу ведомо. А мне, червю малому, лишь то, что отсвечивает от Бога. Да встанет на царствие Борис Годунов.
— Не бывать сему! Проклятье буду слать с амвонов! Детоубийца не прощён! — разбушевался Гермоген. Он встал со скамьи, крупно вышагивал по опочивальне. Не мог он не верить тому, что сказал ведун Пётр. Многажды его пророчества сбывались. Но в уме сие не укладывалось. И Гермоген не мог успокоиться. — Да где же Фёдор Романов, где Мстиславский?! Почему ты не видишь их?
— Не вижу. Их лики закрывает пелена. Да ты не печалься, владыко, тебе сия беда не нанесёт урону.
— Ой, Петраш, блудный сын! Како можешь говорить о моём благополучии, если держава в опасности!!
— Вот о сём и пекись, владыко. Тебе за Русь придётся постоять, как кончится царствие Годунова, а оно будет недолгим...
Окулов ещё что-то говорил, но Гермоген рухнул на колени перед иконостасом и начал неистово молиться:
— Господи, пресветлый Отец и Владыко Всевышний, прости нас, грешных, за богохульные прозрения. Верим, что без твоей воли и волос не упадёт с головы венценосца России!
Окулов опустился рядом.
— А ещё, владыко, пришло нам озарение с Катериной и Сильвестром, будто через три года сойдёт на русскую землю великий голод и мор, неурожай на хлеб и на травы, падёж на птицу и зверя, на рыбу и всякую иншую тварь.
Помни, владыко, отныне Бог даровал людям три урожайных года. Готовь всё впрок, и да поможет нам Господь мужественно и стойко одолеть все невзгоды.
Гермоген обхватил голову руками, качал ею, словно был в крайней степени отчаяния. Да так и было. Сердце его содрогнулось от провидческих предсказаний Окулова. И что было для него страшнее всего: он не усомнился ни в одном слове провидца Окулова. «Пророк сей глаголет истину. Вот они, таинственные силы Провидения», — с печалью в душе подумал Гермоген и тяжело встал на ноги.
Митрополит не помнил, что в трапезной его ждут гости. Он снова опустился на скамью. Когда Окулов сед рядом, Гермоген положил ему руку на плечо. Да так и притихли побратимы, забыв все мирские дела и заботы, всё суетное.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
КОНЕЦ ДИНАСТИИ
Никакие тайны долго не хранились в Москве. Давно ли по московским дворам шептались горожане о большой и скрытной опале братьев Щелкаловых, думных дьяков первой величины. А как расправились с Андреем, пришло время переживать за патриарха Иова, который отпустил на волю ведунов, а Борис Годунов был против этого. И все ждали, какое наказание придумают Борис и боярская Дума за вольности патриарху. Не дождались: месяц миновал, другой прокатился, а Иов-боголюбец здравствовал. И хорошо.
К осени ещё один тайный слух пошёл по Москве гулять, будто в Казанский инородческий край выехала государева комиссия вести допыт над митрополитом Гермогеном за его подрыв веры Христовой. Да будто патриарший подьячий Никодим на Облепихином дворе в питейном доме рассказывал в подпитии, сам он туда старшим поедет. Чему, чему, а чтобы старшим ехал какой-то подьячий Никодим, этой сказке в Москве ни один дурак не поверил.
И вдруг в первопрестольной будто из седмицы пушек бабахнули. Новые тайные вести просочились из царского дворца, из боярских палат. Вначале горожан удивили вестью о том, что сам Борис-правитель испытывал судьбу-удачу
