какими смогу.
Потом, как бы случайно что-то вспомнив, но очень аккуратно, он переместил медальон, в котором хранился отрубленный палец отца Натана – «Запрещающий перст» – так, чтобы тот висел прямо напротив сердца мальчика.
Натан тихо вздохнул.
– Да, мне требуется помощь, – проговорил он.
Господин улыбнулся:
– Так я и думал.
XLVII
Отведенная Натану комната была теплой, чистой и уютной. Здесь имелась кровать – деревянная, с толстым слоем одеял, простыней и горой подушек. Возле одной стены стоял платяной шкаф, настолько большой, что его не удалось втиснуть в нишу возле камина. Натан повернул защелку, и дверца распахнулась от давления изнутри: шкаф был набит чистой, свежевыглаженной одеждой всевозможных покроев и цветов. Он провел пальцами вдоль стрелки на брючине одного из костюмов.
Под его ногами был полированный паркет. Натан прошелся взад-вперед – шляпки гвоздей в его каблуках звонко стучали, пол не продавливался под ногами. Он снял один ботинок и потер пол ступней в носке – деревянная поверхность под подошвой влажно засияла. Щели между планками были едва заметными, не больше ногтя в толщину. Натан снял носок и провел пальцем ноги вдоль одной из них: вперед, потом назад.
Держась спиной к окну, он стащил другой ботинок и носок, засунул оба носка в горловину и задвинул ботинки под кровать. Потом посмотрел на свои штаны, заляпанные Грязью, пропитанные дождем, порванные в нескольких местах. Натан расстегнул ремень, и они упали возле его ног, шлепнувшись на пол кучкой размокшей глины. Их он тоже зашвырнул под кровать движением ноги, отправив следом и нижнее белье, а также куртку и жилет – от всего этого теперь разило трущобами.
Он стоял, голый и маленький, тощий, словно изголодавшийся пес, чувствуя жесткое прикосновение медальона напротив выпирающих костей – кожа напоминала папиросную бумагу, одна рука просвечивала насквозь. В месте, где медальон касался тела, чувствовалось тепло.
В маленькой примыкающей комнатке располагалась глубокая эмалированная ванна. Натан наполнил ее водой.
Когда от пара запотело окно, он поднял взгляд. Зеркало в ванной тоже покрылось туманом; перед Натаном стояла серая неразличимая фигура примерно одного с ним размера.
Его ногти были черными от грязи, в костяшки пальцев въелись черные линии, словно на рисунке («Рука мальчика», набросок тушью или гравюра), перечеркнутые вдоль и поперек красно-белой штриховкой шрамов, царапин и ссадин. На ладони была та же картина: сетка линий, рассказывавших историю его несчастливой судьбы.
Когда ванна наполнилась, Натан перекинул ногу через край и осторожно, дюйм за дюймом, опустил ее в горячую воду – сперва пальцы, потом все остальное. От его кожи потянулись мутные облачка грязи, расплываясь в чистой воде. Он залез в ванну целиком, погрузившись по плечи, обхватил колени руками и принялся глядеть в сливное отверстие – разинутый черный рот, вделанный посреди белоснежной эмали.
Можно избегать думать о своей боли, но лишь до какого-то момента. Она все время маячит неподалеку, выбирается вверх из живота, объявляет о себе тупым, нескончаемым нытьем, проникает в грудь, разрастается с каждым вздохом, пока наконец не обосновывается в глотке, угрожая тебя задушить.
Вода в ванне уже была однородно-серой, непрозрачной, лишь медальон продолжал сиять – единственное, что сквозь нее просвечивало. Натан вытащил пробку, и когда вся грязь слилась, вращаясь, в черное никуда, наполнил ванну заново, позволяя обжигающе горячей воде вытеснить застрявший в горле комок.
Кран изгибался над чашей ванны, словно хобот алифоньера, извергая из себя воду, как будто животное напилось досыта или решило облиться. Натан принялся отскребать грязь со своих ног – с подошв и между пальцами. Всю грязь, всю мерзость, гнилое зловоние мертвожизни, сточных канав, смерти и предательства. Плеск воды напоминал о прибое, плещущем в Морскую стену. Но как бы Натан ни старался оттереть въевшуюся грязь, годы прежней жизни, скопившиеся под ногтями, инкрустированные в плоть под кожей, отказывались уходить до конца. Вода снова потемнела; язычки газа затрепетали за стеклом ламп; волны заплескались в эмалевые стенки, их тени вырастали и опадали, возвращаясь с боков к его единственному локтю, превращая поверхность воды в бурлящий котел, пока он ворочался и отскабливал себя, царапая ногтями кожу.
Часы на каминной полке в комнате пробили девять, и на девятом ударе вода снова успокоилась. Натан поднялся, взял с полки за ванной толстое белое полотенце, обернул его вокруг плеч. Он вернулся в спальню; концы полотенца волочились по полу сзади.
Натан уселся на кровать и поглядел на свои ноги. Капли воды падали на паркет, разбиваясь мелкими брызгами. Он сидел и смотрел; часы тикали; капли падали и разбивались, пока на полу под ним не образовалось темное пятно.
Он беззвучно всхлипнул, обхватив себя рукой – она почти дотронулась пальцами до позвоночника, так тесно он себя обхватил. Медальон лежал на его груди, твердый и теплый.
Натан не решился его открыть.
Когда Натан проснулся, он не сразу понял, что спал. Его постель по-прежнему была заправленной, одеяло кучкой лежало на полу. В комнате было не холодно, но от наготы он чувствовал себя неловко. Натан встал и подошел к шкафу с одеждой; не глядя, не думая, сунул руку, схватил первую попавшуюся вещь и надел, заткнув болтающийся рукав за пазуху.
Его призрачная рука выглядела странно, высовываясь из плеча, но не заполняя собой одежду. Он этого не замечал раньше, за всем происходящим.
Он взял круглую металлическую коробочку, которую дал Господин, и открыл ее. Внутри ничего не было – разве что, когда он подносил ее к свету, можно было разглядеть едва уловимый намек на какое-то содержимое. Его плотская рука тоже не смогла ничего нащупать, но под пальцами призрачной руки обнаружилась невесомая, похожая на воск субстанция. Стоило Натану прикоснуться к поверхности, как мазь растеклась по его ладони и дальше, вверх по руке, наитончайшим слоем покрывая каждый дюйм просвечивающей плоти. По мере ее распространения кожа становилась непрозрачной – точнее, полупрозрачной, но уже не просвечивала насквозь.
Его рубашка и жакет внезапно прорвались, реагируя на возникновение препятствия в том месте, где плечо соединялось с рукой. Натану пришлось снять их и взять из шкафа другие.
Солнце светило ярко; судя по качеству льющегося из окна света, был уже полдень. Новая одежда немного жала, но была чистой. Натан расположил медальон посередине, на манер галстука, и подошел к окну.
В дверь постучали – очень мягко, словно целью являлось не разбудить жильца комнаты, но обозначить свое присутствие, как бы на пробу.
Натан подошел к двери и открыл.
Это был Беллоуз. Хотя глаз по-прежнему не было видно,
