— А я опять чуть замуж не вышла. За Витюшу. Только он такое стал требовать! Даже сказать стыдно: чтобы я нашего сыночка в Америку продала. — Уставший малыш в это время соскочил с велосипеда, подбежал к матери, и та несколько раз погладила его по головке, одернула дешевую фланелевую рубашечку. — Получим, говорит, за мальчишку, баксы, заодно и ему устроим жизнь. В Америке ему всяко будет лучше, чем в России. А сами нового заделаем. Я уж было сдалась, очень он ко мне ласковый… А потом как представила, что ты найдешься и спросишь с меня сына, так и уперлась. — Она снова пристально вгляделась в портрет. — Хоть бы сигнал какой-нибудь дал. А ты только снишься и просишь: «Ищи меня! Ищи меня!» А как искать, где тебя найти?
Жена утерла слезу, и Савва напрягся изо всех сил, чтобы показать, что он ее видит и слышит.
— Ну назови же меня по имени! — пытался он крикнуть. — Хотя бы раз назови, и я все вспомню: кто я и где прежде жил. Тогда я вас сразу найду! Назови же!
Но жена поднялась и вышла из комнаты. А мальчик взобрался на стул и принялся водить карандашом по бумаге.
Савва смотрел на художество сына и чувствовал, как душа его наполняется сладкой печальной любовью к этому малышу и его матери, своей жене, а потом тихо заплакал. Он проснулся, лицо его было мокрым, и Савва подумал, что никогда ему не вернуться в прежнюю жизнь, если такая в самом деле у него была, никогда не встретить жену и сына, являвшихся ему во сне.
В который уж раз с ним происходило такое. А началось это через несколько месяцев после того, как он увидел себя в избушке одинокого лесного деда. По словам старика, Савва несколько недель провалялся на жестком топчане, находясь между жизнью и смертью. Дед вытащил его из-под каменных глыб, заваливших несколько мертвых тел. Как там Савва оказался, старик не знал. Савва же ничего про себя не помнил. Ни имен никаких из прошлой жизни, ни лиц, ни своих занятий.
— Городские вы были, к золоту потянулись, — только и мог объяснить дед. — Там, на Витиме, золота много. А откуда пришли, как вас по имени — кто-то, может, и знает, но мне знать не дано.
Старик и назвал его именем, которое постепенно стало привычным. Савва больше года прожил с ним в избушке, которая в старых реестрах значилась как «избушка охотника-промысловика». Он старался помогать деду по хозяйству, а тот передавал ему свой странный, чудной опыт. Иногда старик принимался рассказывать о себе, и его истории тоже были странны. Он помнил себя сыном священника, а мать, дворянка из знаменитой семьи, играла местным детям на фортепьяно, единственном в большом сибирском селе Баргузин, и устраивала детские представления. Потом живого отца посадили на кол пришедшие большевики, а с матерью учинили такое, что и рассказывать было невозможно. Старика же спас и воспитал эвенкийский шаман. После и шаман тоже сгинул в читинской тюрьме. А старик, тогда еще молодой крепкий мужик, отвоевал Великую Отечественную и вернулся в лес. Он многое знал и умел. Но только это умение нельзя было обращать во зло. Кое-чему он успел научить и Савву. А потом, месяца за три наперед исчислив день своей смерти, показал Савве место, где его надо похоронить, сам сколотил гроб, лег в него, вытянулся и заснул навсегда.
С тех пор Савва снова зажил самостоятельной жизнью.
ВСТРЕЧИ С ИВАНОМ ИВАНОВИЧЕМ
Эта липовая писательница-журналистка была явно из той же преступной компании, а скорее — главной среди них. И ничего не значило, что она предъявила документы. Сейчас у любого метро можно купить какие хочешь корочки — на выбор. Журналистка даже не темнила: сразу показала Нике свой интерес. А по виду — такая флегма добропорядочная. И при том как умело она все подстроила: и якобы случайно оказалась рядом с Антоном, когда тот умер от яда, с мерзавцем Василием знакомство завела. Это для уголовного розыска подонок пропал без вести, а она-то наверняка знает, в какую воду захоронила его концы. И ведь не подумаешь — с таким задом и бюстом в самом деле только статьи да книжки писать. А ей, значит, понадобились тела тех парней.
Первый раз компания достала Нику в Париже. Месяца через три после того, как она вернулась к Аркадию. А куда ей было еще деться после аэропорта — не в ту же квартиру, где все случилось?! У нее, правда, возникла мысль отыскать детский приют и сыграть девочку там. Возможно, в первую ночь все бы и сошло, а дальше?.. Дальше ее бы выдали девчонки, как бы ровесницы. Только они и распознавали ее игру.
— Ну вот и вернулась! — встретил ее Аркадий, когда Ника, открыв дверь своим ключом, вошла в прихожую.
Он сказал это так, будто ждал весь вечер, точно зная, что она обязательно придет. А может быть, так и было. Но Ника была готова ко всему и поэтому осторожно спросила:
— Ты один дома?
— С кем же мне еще быть, если тебя нет, — ответил он. И тогда она сбросила с ног туфли.
— Я ставлю чай! — объявил Аркадий и пошел на кухню. К ней он не прикоснулся. И уже оттуда спросил:
— Не знаешь, кто это сегодня так прикололся?
— Как? — переспросила она, включаясь в игру: Если Аркадий хочет делать вид, что между ними ничего не случилось, пусть будет так.
— Кто-то послал от твоего имени телеграмму. А я всем сказал: без заверенной подписи телеграммы действительными не считаются.
— Телеграмму? — спросила она.
— Короче, заявление об уходе.
— Об уходе куда?
— Я так и сказал, что это чей-то прикол. Кто же станет номер ломать накануне гастролей. И еще нас посылают на фестиваль в Монте-Карло. Вот так! — добавил он хвастливо.
О Монте-Карло они мечтали несколько лет. И вот — сбывалось. Но сейчас ее не радовали никакие новости.
— Ты извини, я устала, и голова болит. Пойду прилягу, — сказала она и подумала: «Только бы он сейчас меня не трогал!»
— Ну ты даешь! — удивился он. — Мужик столько дней без бабы, а ты — голова болит!
Что-то он еще попытался выспросить — типа того, где Ника жила, пытался ее развеселить, но она лежала словно в забытьи. Наконец он почувствовал ее состояние, перестал приставать и просто лег рядом. Так они и лежали молча, почти не касаясь друг друга. И лишь часа через три, подчиняясь привычке, она равнодушно приняла позу «лежа на спине, ноги врозь».
В Париже их цирковая группа оказалась не через месяц, как сначала планировалось, а через три, уже после фестиваля в Ницце, где они стали лауреатами. Было еще тепло, по бульварам ветер гонял опадающие с каштанов листья.
— Мадам, вас дожидаются, — сказал ей портье, когда она вернулась с репетиции, и указал на солидного, очень представительного мужчину, сидевшего в угловом кресле.
Тот мгновенно поднялся, подошел и заговорил по-русски. Эмигрант, подумала она и ошиблась.
— Не пугайтесь, Ника, мы вас в обиду не дадим, — сказал незнакомец, едва они сели в том же углу, где он ее поджидал.
— Я как-то и не боюсь…
— Это хорошо, — похвалил собеседник, — хотя опасаться вам есть чего…
— Извините, вы не представились, — вспомнила многочисленные инструктажи Ника.
— Я ваш соотечественник, Ника. Зовите меня Иваном Ивановичем.
Он расспросил ее о том, как они устроились, как пройдут гастроли. Слушал внимательно. А потом поинтересовался сочувственно:
— С вашим другом, с художником Шолоховым, выйти на связь так и не удалось?
Ника не стала рассказывать о бессмысленных беседах с автоответчиком, с бестолковым арабом-домоправителем и англоязычной секретаршей, которые, осведомившись о ее имени, отвечали на любой вопрос одинаково: «Не могу вам сказать, мадам». Она только грустно покачала головой.
— Да-а-а, — посочувствовал Иван Иванович, — теперь Шолохов — другой человек. То у него встреча с президентом США, то прием английской королевой… Каждая минута расписана, сам себе не хозяин. А музеи-то, коллекционеры как с цепи сорвались — каждая его почеркушка по цене Рембрандта.
А потом Иван Иванович рассказал ей ужасную историю. Но сначала он спросил:
— Скажите мне, Ника, сколько Шолохов сделал в России татуировок?
— Тринадцать.
Она, дурочка, тогда поверила ему и до какого-то мгновения говорила правду.
— Молодец! — похвалил Иван Иванович и уточнил: — Двенадцать — на парнях и одну на себе. Так?
— Так, — подтвердила Ника.
— Теперь слушайте. Очень нехорошие люди… Я не могу вам назвать их, но, поверьте мне, старому сотруднику органов, иметь с ними дело опасно. Так вот эти люди объявили на тех парней охоту. Зачем парни им понадобились — ума не приложу. Но дело серьезное. Вы сами что-то об этом знаете?
— Первый раз слышу. Может, ансамбль из них хотят сделать, — предположила Ника.
— Ансамбль — это вы хорошо пошутили! — солидно улыбнулся Иван Иванович. — Такое может прийти в голову только артисту.
— Ну тогда я не знаю.
— Нет, Ника, парням грозит настоящая опасность. Мы, сами понимаете, люди серьезные и впустую время не тратим. А я вон сколько с вами уже беседую, и все для того, чтобы парней оградить. Мне, Ника, нужны их адреса. И та групповая фотография, которую вы сделали.
