В проеме двери возник Иззи и поспешил к ним, шлепая сандалиями.
— Вот вы где, — сказал он.
— Здесь, здесь… — обронил Натан Ли.
Он глазами дал знак Иззи присоединяться, и тот пристроился с другого боку.
Бен обратил внимание на ступни Натана Ли с недостающими пальцами.
— Говорят, ты пытался бежать, — сказал он.
— Как и ты, — ответил Натан Ли.
В свою очередь, он показал палкой на шрамы Бена и ухо с отсутствующим кончиком.
Бен хмыкнул.
— Сдается мне, мы похожи.
Шрамы на его лице побагровели от холода или отсветов пламени. Они вились по коже, как вены.
— Двое симпатичных мужчин? — сказал Натан Ли.
Бен хмыкнул опять.
— Пожалуй, — сказал он.
Иззи переводил взгляд с одного на другого, пытаясь поспеть за ними. Или замедлиться, отстать. Он улавливал некий ритм и выжидал.
— Я вот смотрю, ты все слушаешь и слушаешь… — сказал Бен. Он хватал рукой искры, будто насекомых. — Сам когда-то был таким. Закидывал в воздух свою сеть. И вытягивал истории из ветра.
Натан Ли молчал, вызывая Бена на разговор. Ведь тот по какой-то причине разыскал его.
— Я тоже собирал истории, — сказал Бен. — Опрашивал таких людей, как они.
— Наши несчастные братья? — уточнил Натан Ли.
Глаза Бена сверкнули.
— Проклятые люди, — сказал он. — Те, что на деревьях.
«Распятия!»
— Когда мне было пятнадцать, я оставил семью и ушел странствовать, — рассказывал Бен. — Ты знаешь, как это бывает у молодых людей. Распирают вопросы, желание познать мир.
— Спроси его, — обратился Натан Ли к Иззи на английском. — Куда он ходил?
Пришло время прибегнуть к услугам Иззи. Натан Ли не хотел упустить рассказ.
Иззи — лучший переводчик — как будто сделался прозрачным: слова собеседников свободно перетекали через него от одного к другому.
— Я странствовал по Реке, — говорил Бен. — Без всякой цели брел на юг, к Мертвому морю. Это продолжалось годы. Я порой блуждал неделю, а то и месяц в полном одиночестве, иногда останавливался подработать в деревне. Много бродяг попадалось мне на пути. Время от времени я прибивался то к одной группе, то к другой. Я учился у фарисеев и саддукеев. У еретиков и язычников. Я видел чудеса. Странствующие стоики делили со мной ночлег. Давала приют колония ессеев. Они кормили меня, учили читать и писать. Через три года я покинул их. Мой учитель уговаривал меня остаться. Он гневался, и, полагаю, не без причины. Но мне надо было искать свой путь.
Бен умолк. Натан Ли подложил новое полено и пошуровал им в огне.
— Какой путь?
— Тот, что можно сыскать, лишь пройдя через самую необжитую землю — пустыню, — ответил Бен, похлопав себя рукой по груди. — Опасное было место, кишевшее бандитами, пророками и дикими животными. Я думал, такая голая земля вряд ли может скрыть правду. Но ответов я там не нашел. И вот я выбрался из долины и отправился в землю проклятых.
Иззи торопливо перевел. Оба ждали продолжения. Когда Бен снова заговорил, услуги Иззи не понадобились.
— Голгофа.
Натан Ли почувствовал, как забилось сердце. Он поднял взгляд на стены: видеокамеры были нацелены на них. Будто со стороны он увидел на экране сидящих у костра трех мужчин.
— Ты был там? — поспешно спросил Бен.
Натан Ли встретился с его глазами.
— Очень давно. — Он решил опустить подробности.
Бен продолжил свой рассказ:
— И я остался там жить.
— В Иерусалиме?
— Нет, — покачал головой Бен. — В саду. Среди деревьев.
«Голгофа?»
Натан Ли призвал себя к осторожности. Взгляд его застыл на костре. Что Бен хотел поведать ему?
— Я жил там целый год. Спал в пустых могилах, выкопанных заранее и дожидавшихся своих состоятельных хозяев. Когда их хоронили, я перебирался в другую.
— Ты спал в могилах?
— На открытом воздухе оставаться было нельзя. Холод. И собаки. Я научился спать с камнями под рукой.
— От собак? — спросил Натан Ли.
Он вспомнил Азию.
Бен кивнул.
— И от женщин. Вдов и матерей распятых. Одержимые бесами, они бродили по ночам. Их боялись даже солдаты.
Казалось, что пламя рождает видения. Смола шипела и стреляла.
— Этот запущенный сад был особенным, — сказал Бен. Он говорил, словно выстреливал очередями. — Невдалеке проходила тропа вдоль городских стен Иерусалима. Но вам это известно.
Он вдруг замолчал.
— Только совсем не так, как ты рассказываешь, — сказал Натан Ли.
Бен хмыкнул. Легонько ударил палкой по костру.
— По ночам слышно было, как плачут дети, говорят и смеются люди. Ветер приносил из-за стен запахи еды. Костров, на которых готовили пищу, и ламп было не видно — только их отсветы, золотистые, как масло. Распятые люди думали, что они спят. Но это, конечно, был не сон. Уснуть значило умереть.
Он ничего не приукрашивал. Сквозь дымку времен трудно было себе представить, как умирали люди на кресте. Спустя столетия после прекращения этого вида казни художники стали изображать Христа в красочных позах с ладонями, пробитыми гвоздями. Даже после того, как Леонардо да Винчи провел эксперименты с трупами и установил, что в подобном случае ткани человеческого тела были бы сразу же разорваны под действием его веса, гвоздь, пронзивший ладонь, остался популярным вымыслом. Введенные в заблуждение художниками и гораздыми на выдумки священниками, люди упорно верили, что смерть наступала от потери крови, пыток или остановки сердца. Лишь в двадцатом веке один врач провел медицинскую реконструкцию, с помощью которой выяснили: казненные погибали от асфиксии. Когда ноги уже не могли поддерживать тело, висящее на руках, пережималась диафрагма и наступало удушье.
— Когда всходила луна, — продолжал Бен, — тени распятий становились похожими на лесные. Помню всполохи молний над далеким морем, собаку казненного, которая пришла, улеглась у его ног и умерла там от голода, охраняя тело хозяина. Иногда они пели друг другу со своих крестов. Деревенские песни. Молитвы. Хорошо пели…
Он вновь умолк и сощурился, будто пытаясь всмотреться в глубокую дыру.
— Зачем? — спросил Натан Ли.
Бен тотчас повернулся к нему.
— Для чего ты жил с мертвыми?
Натан Ли уже сам догадался. Ему приходилось бывать на гхатах[73] по берегам рек Индии и Непала. Еще задолго до Сиддхартхи отшельники, как стервятники, собирались вокруг больного, умирающего или усопшего навеки поразмышлять о непостоянстве и страдании. Две тысячи лет назад по торговым путям текли не только специи и шелк, но и философии.
— Не с мертвыми, — поправил его Бен, — а с умирающими. Каждое утро солнце выползало из-за пустыни, над хребтом Масличной горы. — Его рука очертила в воздухе дугу. — И тогда я начинал свой круг. Я шел от креста к кресту и к деревьям, на которых были привязанные и приколоченные. Я говорил с умирающими. Они продолжали жить не один день. Если человек был силен, он мог продержаться неделю. Я садился у их ног, и мы говорили, вот так, как сейчас с тобой… О, они рассказывали мне обо всем. О своих семьях и урожае, о скоте, о неудачах и триумфах, погоде, первой женщине, сколько шекелей или динариев задолжали им соседи или остались должны они сами. Какое блаженство они испытывали, когда на солнце наползало облако. Они говорили о слабости, искушении и пороке. Они поверяли мне свои надежды.
— Надежды? — переспросил Натан Ли.
— Даже пригвожденные к дереву, усыхая заживо на солнце, они держались за свои упования. Говорили о будущем. О своих планах. Как соберут урожай и построят новую комнату в доме. Какими красивыми вырастут их дочери. Целыми днями я беседовал с ними. Когда они приближались к порогу смерти, я вставал на камень и смотрел им в глаза.
Бен поднял палец вверх, удерживая его в нескольких дюймах от лица. И остановил на нем взгляд.
— Спал в могилах, — пробормотал на английском Иззи. — Шатался среди осужденных. И на дармовщинку набирался у них опыта умирания.
— Пусть говорит, — сказал Натан Ли.
— Вам не доводилось провожать человека, распятого на кресте? — спросил Бен.
— Как это? — не понял Натан Ли.
В этот момент прогоревшее полено обрушило другие, выплеснув сноп искр. Жар костра резко спал. И сразу же они ощутили мрак и холод, лизавший спины. Подбросили дров. Натан Ли встал на четвереньки, вытянул в трубочку губы и принялся раздувать костер. Вспыхнуло пламя, и снова стало тепло. Натан Ли вернулся на свое место у края ямы. Бен опустился на корточки там, где сидел прежде. Прошло еще несколько минут, и он заговорил вновь.
— Это словно смотреть, как разводят костер.
Он обладал даром рассказчика заимствовать образы у того, что оказывалось под рукой, в данном случае — у костра.
— Путешествие человека на кресте. Поначалу дым ест глаза. Затем жар, и появляется свет. Под конец дым рассеивается.
