— Это словно смотреть, как разводят костер.
Он обладал даром рассказчика заимствовать образы у того, что оказывалось под рукой, в данном случае — у костра.
— Путешествие человека на кресте. Поначалу дым ест глаза. Затем жар, и появляется свет. Под конец дым рассеивается.
— Не понимаю, — сказал Натан Ли.
— Сначала ты сопротивляешься, — пояснил Бен. — Борешься. И это продолжается очень долго. Но когда уже близок конец, в стене боли возникают бреши. Приходит ясность. После всей этой жестокости — покой. Так приходит Бог.
— И это ты видел в их глазах?
— Да, как в глазах новорожденного младенца. Видел Бога.
Высоко на дереве они услышали шорох. Это была птица, запутавшаяся в тенетах Иоава. Закуска Богу на утро.
— Эти умирающие, — спросил Натан Ли, — что они думали о тебе?
— Некоторые проклинали. Другие молили остаться. На кресте невыносимо одиноко. Они называли меня по-разному. В их умах я был и другом, и врагом. Я был и Божьим слугой, и дьяволом. Они называли меня братом, и сыном, и отцом, и «руу-бии».
— Таким ты себя видел? Учителем?
— Нет. Я был учеником. А они — моими учителями.
— Ты был там, чтобы спасти их? — поинтересовался Натан Ли.
— Некоторые спрашивали меня то же самое.
— Тогда зачем ты мучил их?
— А зачем вы мучаете нас?
В тоне Бена не был враждебности. Лишь проницательный ум.
«Он знает, кто мы», — подумал Натан Ли.
— Чтобы узнать вас.
Бен улыбнулся — жуткая гримаса:
— Да ведь мы остались такими же: ищем связующую нить — ту, что соединяет царей и воров, младенцев и умирающих.
Бен поводил палкой сквозь пламя, как будто выводя древние слова.
— А солдаты не прогоняли тебя? — спросил Натан Ли.
— Иногда. Большинство были рады мне. Им ведь тоже было одиноко там. Они служили на чужбине, вдали от дома. Кто-то из них жаждал похвалиться своей жестокостью. Или милосердием. О да, солдатам знакомо сострадание! За плату они могли смешать желчь с водой или дать напитанную ядом губку на палке. Некоторые делали это бесплатно. Иногда ломали распятому ноги, чтобы не затягивать пытку. Или подрезали коленные связки ножом. — Взмахом палки перед коленом Натана Ли Бен продемонстрировал, как это делалось. — После этого опираться осужденным было не на что. Через час наступал конец. Зато их избавляли от еще многих мучительных дней и ночей.
— А ты оказывал подобные милости умирающим? — спросил Натан Ли. — Желчь. Нож…
Что это было? Признание, исповедь? Был ли он убивающим ангелом?
В неровном свете костра казалось, будто шрамы ползут по лицу Бена.
— Нет. Я боялся. Вместо них солдаты могли меня самого повесить на крест. Эти тела являлись собственностью императора.
— Может, ты помогал хоронить их?
— Нет. Их оставляли висеть. Или стягивали и бросали в каменоломни на съедение птицам и зверью. Даже их имена сжирались.
— Но ведь некоторых хоронили.
— Единицы. Помню одного. Его семья подкупила солдат. В ту же ночь тело сняли. Они торопились. Надо было успеть выкопать труп раба и повесить на место казненного, иначе солдат самих бы распяли. Я тогда был совсем новичком на Голгофе. И пришел в ужас. Это казалось несправедливым: беднякам, даже мертвым, не было места в этом мире.
Заговорил Иззи:
— А знал ли ты человека, которого называли «м-шии-хаа»?
Натан Ли был удивлен и внезапностью вопроса, и серьезностью Иззи. Затем до него дошло, что тот ставит ловушку.
— Да, — ответил Бен.
— Ты видел его?
— Мессий было много…
Иззи облегченно рассмеялся. Бен как будто не обиделся. Наоборот, его удивило веселье Иззи.
— Что с тобой произошло под конец проведенного на Голгофе года? — спросил Натан Ли.
— Ушел.
— И потом вернулся.
— Не ранее чем минуло десять лет.
— Зачем вообще было возвращаться на это место?
— В самом деле, зачем? — проговорил Бен.
Он провел рукой поверх пламени.
Натан Ли глянул на Иззи. По выражению лица переводчика было видно, что он не верит в этот вздор про мессий. Бен отмалчивался добрую минуту. Натан Ли не торопил его. Пусть рассказ идет своим чередом. Но он тоже не верил.
Наконец Бен продолжил:
— Я вновь ушел странствовать. Думал, что больше никогда не вернусь в Иерусалим. Но земля словно сжалась. Тропа моя описала круг. Не знаю, как это произошло. Глаза были широко раскрыты. Ноги слушались меня. Тем не менее однажды я вновь очутился там. На этот раз и для меня нашлось дерево.
Проговорив буднично и сухо последние слова, он встал и двинулся вокруг костра, направляясь к двери.
— А ты думал, что именно так и должно было случиться? — спросил его Натан Ли.
Ясность. Покой. Бог.
— Нет. Ни минуты, — ответил Бен. — Я тогда огляделся вокруг… Сверху мир так прекрасен. Я понял, что встреча с Богом всего лишь начало. Никогда я не хотел уходить. — Сквозь пламя костра он посмотрел на Натана Ли. — Но иногда ты должен отдать свою жизнь, чтобы спасти ее.
28
ОТКРОВЕНИЕ
Октябрь
К полудню родившийся в долине шквал обрушился на столовую гору. Гроза изгнала птиц с неба, а людей — с улиц. Рокотал гром, вились по небу змеи молний. Град сыпал горохом в окно спальни.
Натан Ли и Миранда едва ли заметили ненастье. Последнее время они почти перестали выходить из ее дома. Им казалось: «Альфа» — это место для антракта, уголок, где можно перевести дух. Чтобы потом вновь находить друг друга здесь.
Сидя на нем верхом, она глядела вниз, словно с огромной высоты. Он все тянулся к ней, а она опускалась к нему, пригвождая его к месту. А он вновь поднимал ее ввысь…
А гроза бушевала в унисон с ними. Они и закончили вместе — и ливень, и они. Вскоре выглянуло низкое солнце и разбросало по долине краски.
Ночь не торопилась приходить. Натан Ли и Миранда отдыхали друг у друга в объятиях и смотрели в окно, нежно переговариваясь, с наслаждением обоняя друг друга и обмениваясь мыслями. В море он открыл для себя, насколько стремительны там закаты и восходы: будто кто-то включал и выключал освещение. Здесь же, в горах, свет мешкал. И цедил цвета, как остывший мед.
Под лоскутным одеялом их руки бродили всюду, не торопясь и не ограничивая себя, запоминая ориентиры: округлость бедер, укрытые волосами впадинки и ложбинки, холмики и бугорки. Пальцы бесконечно путешествовали вдоль позвоночников. Запретная страна теперь принадлежала им.
Вот только времени для этого не было ни у одного из них. Есть более важные приоритеты. И десять лет разницы в возрасте. Он был слишком стар для нее — на целую жизнь. Ей едва исполнилось двадцать, почти что девушка-подросток. Оба по натуре одиночки. Это временное соглашение, уверяли они друг друга. «Я оставлю тебя», — говорили оба. Но сейчас им казалось: это будет длиться вечно.
Наконец стало темно, как и положено ночью. Выглянули звезды. Они провалились в забытье, согревая друг друга.
Обоих разбудил телефон. Миранда потянулась за трубкой.
— Да, — сказала она. — Да, он здесь, капитан, — произнесла одними губами Миранда, внимательно слушая.
— Что сделал? — наконец спросила она. — Он рехнулся? Мы что, их плохо кормим?
«Их», — подумал Натан Ли. Что-то с клонами. Он припомнил разговор о побеге. Наверное, один из них полез на стену. Кто же это? Снова Бен?
Миранда бросила взгляд на часы.
— Ну что ж, ничего не поделаешь, — сказала она капитану. — Мы же знали: это когда-нибудь случится. Что сказать? Никто не примет всерьез. — Капитан продолжал говорить. Она села и нагнулась над телефоном, длинная спина была голой. — Это шутка? Как такое могло случиться?
Капитан продолжал рассказывать.
— Ладно, не берите в голову, — отрывисто сказал Миранда. — Мы выходим.
Она повесила трубку.
— Тебе понравится, — сказала она, вставая, чтобы одеться. — Один из наших заблудших возомнил себя Спасителем. — Она бросила Натану Ли его рубашку. — Слово сказано. В камере нашего подвала объявился Иисус Христос.
— Приехали, — обронил Натан Ли, когда они с Мирандой подходили к «Альфе».
Перед зданием лаборатории колыхалась небольшая толпа. Само по себе это не предвещало ничего дурного. Остряки Лос-Аламоса уже давно бились об заклад, как скоро кому-нибудь придет в голову объявить, что кости «Года зеро» принадлежат Царю царей. Город обладал своей квотой тех, кого Иззи называл «чудилами»: то были безумцы, мятежники и не в меру суеверные. Одна только преданность рациональной науке не давала гарантий против их время от времени повторяющихся иррациональных выкрутасов. Особенно в это страшное время, когда был вполне возможен всплеск истерии. Однако в собравшейся толпе не чувствовалось никакого возбуждения.
