и спросил, не заметили ли мы чего-нибудь.
— Да, — равнодушно ответил я, — мы видели людей вокруг огня, и больше ничего.
Он пытливо заглядывал нам в глаза, но ничего в них не прочел. Взошла полная луна, но в ту секунду, на наше счастье, она спряталась за тучу. Комба вздохнул с облегчением и сказал:
— По нашему обычаю, в ночи, когда меняется луна, Калуби и старейшины жарят овцу, потом вместе пируют. Следуйте за мной, белые господа.
Он повел нас мимо навеса (на него мы даже не взглянули) и через сад к двум хижинам, о которых я уже упоминал. Здесь он хлопнул в ладоши. Неизвестно откуда появилась женщина, которой Комба что-то шепнул. Она ушла и вскоре возвратилась с четырьмя или пятью подругами, несшими глиняные светильники, наполненные маслом, с фитилем из пальмовых волокон. Их свет озарил хижины, очень чистые и удобные, с деревянными стульями и низкими столиками, ножки которых были вырезаны в виде ног антилопы. В глубине каждого помещения притаился деревянный топчан, застеленный циновками и тюфяками.
— Здесь вы спокойно отдохнете, — пообещал Комба. — Ведь вы, белые господа, почетные гости народа понго. Сейчас вам принесут еду. — (При этом слове я содрогнулся.) — А когда утолите голод, можете навестить Калуби и его советников в Доме празднеств и побеседовать с ними перед сном. Если вам что-нибудь понадобится, ударьте палкой в этот чан. — Комба указал на медный котел, который стоял в саду у хижин, недалеко от места, где женщины уже разводили огонь. — На звон придет служанка и сделает все, что нужно. Вот ваши вещи; ничего не пропало. Вот вода для умывания. А теперь я должен идти и доложить обо всем Калуби.
Комба учтиво поклонился и ушел. За ним последовали прекрасные молчуньи, вероятно, чтобы принести нам ужин. Наконец мы остались одни.
— Клянусь своей теткой, я видел, как они жарят ту леди! — воскликнул Стивен, обмахиваясь носовым платком. — Я часто слышал о людоедах, взять хотя бы этих невольников… но видеть своими глазами… брр… это ужасно!
— Если даже у вас есть тетя, поминать ее сейчас без толку! Чего вы ждали, когда настаивали на поездке в этот ад? — мрачно поинтересовался я.
— Не знаю, старина. У меня правило: не беспокоиться о том, что меня ожидает. Вот почему мы с моим бедным отцом не ладили. Я цитировал Евангелие: «…Довольно для каждого дня своей заботы»[315], пока отец не велел принести семейную Библию и в гневе не зачеркнул те строки красными чернилами. Но неужели вы думаете, что нас заставят уподобиться святому Лаврентию[316] на решетке?
— Конечно думаю, — ответил я, — а раз старый Бабемба предупреждал вас об этом, то и жаловаться не след.
— Ну уж нет, я могу и буду жаловаться. И вы, Брат Джон, тоже будете, правда?
Брат Джон вырвался из плена своих мыслей и погладил свою длинную бороду.
— Шла бы речь о подвиге мученичества, вроде того, что совершил святой, которого вы упомянули, я не возражал бы, по крайней мере теоретически, а вот как мирянину мне совершенно не хочется, чтобы меня жарили и ели эти мерзкие дикари. Впрочем, я не вижу оснований предполагать, что мы падем жертвами местного обычая.
Будучи в весьма подавленном настроении, я хотел возразить, но тут в дверях хижины показалась голова Ханса, который объявил:
— Несут ужин, баас, очень хороший ужин!
Мы вышли в сад, где высокие бесстрастные женщины расставляли на земле деревянные миски, содержимое которых мы теперь видели, благо луна вышла из-за туч. Здесь было мясо под соусом: похоже, баранина, а впрочем, кто знает? Овощи тоже принесли — целое блюдо жареных кукурузных початков и вареную тыкву. Еще помню большие чаши кислого молока. Глядя на эти яства, я вдруг проникся идеями вегетарианства, которые мне постоянно внушал Брат Джон.
— Вы правы, утверждая, что в жарком климате овощи полезнее всего, — нервно сказал ему я. — Попробую несколько дней питаться исключительно постной пищей.
С этими словами я, отбросив условности, схватил четыре початка и срезал ножом верхушку вареной тыквы. Она оказалась очень вкусной. Верхушку я выбрал, потому что она не касалась блюда — кому известно, что в него накладывали и как часто мыли?
Видимо, идеями вегетарианства утешался и Стивен. Кукурузу с тыквой предпочел и он, и Мавово, и даже завзятый мясоед Ханс. Только простак Джерри отведал содержимое египетских (точнее, африканских) котлов с мясом и сказал, что все очень вкусно. По-моему, Джерри прошел через ворота последним и не видел, что лежало на решетке.
Долго ли, коротко ли, — мы окончили свой нехитрый ужин. Голодного пища вроде тыквы быстро не насытит, поэтому жвачные животные, казалось бы, едят непрестанно. Овощи мы запили водой, а густое молоко оставили туземцам.
— Аллан, у решетки спиной к нам стоял Калуби, — тихо сказал мне Брат Джон, когда мы закурили трубки. — При свете пламени я узнал его по отсутствию пальца на поднятой руке.
— Что ж, если мы хотим приблизиться к цели, нужно заручиться его поддержкой, — отозвался я. — Но вот вопрос: удастся ли нам пойти дальше… этой решетки? Я убежден, что нас заманили сюда для того, чтобы съесть.
Прежде чем Брат Джон ответил, явился Комба и, осведомившись, хорошо ли мы поели, сообщил, что Калуби и старейшины готовы нас принять. Мы взяли с собой приготовленные загодя дары и отправились к Калуби — все, за исключением Джерри, которого оставили сторожить наши вещи.
Комба повел нас к Дому празднеств. Огонь в яме уже догорел или его потушили, решетку с ее ужасным грузом убрали, циновки между столбами подняли, так что навес теперь освещала луна. Восемь седовласых старейшин восседали лицом к воротам на деревянных табуретах, составленных полукругом, в самом центре — вождь. В жизни я не видал таких нервных людей, как высокий худой Калуби. Лицо у него постоянно дергалось, руки безостановочно двигались, в глазах, насколько я мог разглядеть в свете луны,
