отделение сбежалось смотреть на стеклянную банку, которая у нас называется капельницей.
– А, я помню, у нас такие были во время войны, – откомментировал один из врачей, самый старший по возрасту.
Итак, мы в госпитале, в палате с окошечком на двери в коридор и окном, выходящим в большой сад. Мы на конвейере, который, кажется, никогда не останавливается. В этот же день нам сказали:
– Операция в четверг.
Первая надежда – не отказали. Новая проблема – дотянуть. С этого момента наша жизнь исчислялась минутами.
Вечер. Мне, уже привыкшей проводить в больнице не только дни, но и ночи, с трудом представлялось, что нужно будет ехать на другой конец Лондона, в предоставленную послом Замятиным квартиру. Я все оттягивала этот момент, хотя часы для посещений давно истекли. Не хотела уходить и Мира – без ее безупречного английского мы бы просто пропали. Вдруг к нам подходит старшая сестра:
– Почему вы не уезжаете? Не хотите? Ну так оставайтесь. У нас есть небольшой пансион, где можно жить. Я попробую вас там устроить.
Так поздно вечером мы с Мирой оказались в «Джеймс Хора хаус», маленькой гостинице, как мы позже узнали, специально предназначенной для таких, как мы, и пациентов, которые приезжают из других городов Англии, других стран, чтобы показаться врачам. Двадцать четыре комнатки, скромных, но имеющих все необходимое. Кухня, где все жильцы собираются за завтраком, две гостиные – для курящих и некурящих. Единственное, за что здесь, оказалось, взимают плату – 40 пенсов, так это за пользование стиральным и сушильным агрегатом в бытовой комнате. Так мы стали обживаться в Лондонском госпитале.
Утром, несмотря на уик-энд, жизнь в госпитале идет своим чередом. Необходимые обследования, врачебный обход. Уверенные, спокойные и улыбчивые сестры:
– Можно вас называть Микаэл? У вас такая фамилия…
Потихоньку мы начинаем присматриваться, замечать что-то вокруг себя. После наших больниц, с их бессмысленной суетой и вечной неуверенностью в правильности лечения, не просто и не сразу можно было привыкнуть к тому стилю, с которым мы столкнулись с первых же моментов. Воскресенье, но наш лечащий врач, кардиолог, наносит визит. У него уже есть первые результаты обследования. Первая беседа. Но мы ждем Терри Льюиса, о котором знали еще в Москве, – именно его нам рекомендовали как одного из ведущих кардиохирургов Великобритании.
– Он будет у вас в среду, после коронарографии.
А накануне – небольшое развлечение. На звук кружащегося прямо над госпиталем вертолета больные высыпали на балконы, раскрыли окна палат и кинулись наблюдать: посадка – взлет, посадка – взлет. На крыше одного из корпусов построена вертолетная площадка – новая служба «Скорой помощи». Под площадкой – операционные. Для экстренных случаев.
Терри Льюис появился минута в минуту. Строгий и изысканный, лет сорока пяти. Его сопровождает свита человек из двенадцати. Кардиолог, анестезиолог, ассистент, врачи и сестры отделения… За эти несколько дней мы уже привыкли к тому, что врач – это бог. На отношении к Льюису лежит печать особого поклонения.
– У вас поражен аортальный клапан. Операция, тем более такая сложная, – всегда риск. Конечно, вы рискуете. Но я уверен, что смогу вам помочь.
Микаэл Леонович обладает удивительной способностью чуять талант и профессионала. Он бесконечно уважает таких людей. И появление Терри, как потом мы стали называть Льюиса – он стал нашим близким другом, – внесло перелом в его эмоциональное состояние. Поразительно, но Микаэл Леонович мог спокойно выслушать все подробности предстоящей операции: какая она, операция, что с ним будут делать, что будет происходить, как пройдут первые дни и часы после нее. И все же он спрашивает:
– Очень больно будет?
– Очень, – отвечает хирург. – Но вы не почувствуете.
Время тянется невозможно долго. Завтра. Осталось пятнадцать часов. Десять. Восемь. Как перед стартом ракеты…
Этот день начался для всех обычно. Госпиталь жил своей упорядоченной жизнью. А наша жизнь была поставлена на конвейер. Сработает – нет?
«Только бы не видеть операционной…»
Время как будто и вовсе остановилось, в мыслях навязчиво прокручивается то, что вчера рассказывал Терри Льюис. Сейчас распиливают грудину. Останавливают сердце. Ужас! Читаю Библию, обнаруженную в комнатке в «Хора хаус»…
Льюис уже ждет в своем кабинете.
– Операция прошла блестяще. – Этими словами он встретил нашу троицу – Миру, Рудика и меня. – Но она была сделана в последний момент. Сердце очень больное. Я вообще не понимаю, как он жил с таким клапаном. Но сердце заработало само, не пришлось давать электростимуляцию. Сейчас он под наркозом. Вы можете зайти, посмотреть на него и отправляйтесь-ка погуляйте. Его разбудят только вечером.
Мы сидим в гостиной «Хора хаус», еще и еще раз пересказывая соседям слова Терри Льюиса. Входит его ассистент:
– А ваш уже проснулся, веселый! Вы-то чего здесь сидите?
И мы мчимся, стремглав пересекая госпитальный внутренний двор, в реанимацию. Поздний вечер, но здесь как будто нет ни дня ни ночи, а только секунды, минуты, каждая из которых может стоить жизни. И мы опять поражаемся налаженному конвейеру. Микаэл Леонович действительно проснулся после наркоза, правда, не столько весел, сколько голоден.
– Негритянка – дура! – услышали мы родные интонации.
Демоноподобная медсестра, с пышным конским хвостом на одном боку и белой шапочкой на другом, надевает ему кислородную маску. А он ее снимает. Она надевает – он снимает. Она надевает – он снимает. Маска, видимо, рассчитана на британский нос. Разобрались, нашли другую.
– Терри Льюис сказал, что операция прошла блестяще! Только попробуй устроить осложнение! – Мира сказала это таким тоном и так грозно помахивая пальчиком, что это часто потом служило поводом для передразнивания. Словом, нормальный обмен любезностями.
Операционную он так и не увидел. Рассказывал только, что в какой-то комнате, куда его привезли на его же кровати, кто-то приложил к лицу маску, спросив:
– О’кей?
– О’кей, – ответил он.
Потом тот же человек маску снял, опять спросил:
– О’кей?
– Да о’кей же, – ответил Микаэл Леонович, подумав, что он что-то проверяет.
– That’s all! – Все!
Операция была закончена, он очнулся уже здесь, лежит, обвитый проводами, как космонавт в полете, и, кажется, действительно хорошо себя чувствует.
– Который час?
– Полночь.
– Господи, прошло пятнадцать часов!
Мы постепенно обретаем ощущение времени. Теперь оно стало двигаться в противоположном направлении. Часы ускоряются, дни проходят. Второй. Третий. Мы уже в прежней палате. После нашего возвращения к уже хорошо знакомым сестрам появляется незнакомка в коротеньком халатике.
– А, Микаэл! Вставайте! Будем гулять. Вы много лежите.
Пришлось встать и пойти вместе с очаровательной девушкой (таких для этой роли специально здесь подбирают) и дойти до лестницы. Мы все втроем, обалдевшие, плетемся за ними.
– Вверх!
Так был преодолен первый лестничный пролет.
Мы не перестаем удивляться здешним порядкам. На четвертый день нас просто
