Доля романа в общем объёме продукции остаётся во всех трёх указателях примерно равной. В главном указателе это 13 %, в первом дополнении 9 %, во втором 12 %[942]. Легкие колебания объясняются отчасти уже тем, что определение «роман» изменяется и прежде всего в главном перечне в рубрике «Романы и др.» охватываются также сказки, «истории» и т. д. Характерно, что ещё около 1830 г. роман составляет 12 % общего объёма продукции, что соответствует средней величине, сложившейся уже для всего XVIII столетия. И в ближайшие два десятилетия в этом отношении едва ли хоть что-то изменилось[943]. По-иному обстоит дело, если говорить о соотношении между оригинальным и переводным романом. В главном перечне соотношение составляет 11:89 в пользу переводов[944]. В первом дополнении оно равно 13:87[945], т. е. изменилось лишь незначительно. Но затем наступает радикальное изменение, и во втором дополнении мы видим уровень 41:59[946]. Следовательно, собственный, русский роман почти сравнялся с переводным («четвёртое дополнение» 1856 г. называет даже 102 русских романа при 100 переводных[947]).
Ясное изменение наблюдается и в распределении по различным типам романа. Главный перечень и дополнение 1829 г. ещё в значительной степени совпадают. В обоих преобладают «повести» и «истории». Для «сказок» в обоих указателях даже ещё сохраняется специальный подраздел. Хотя применительно к романам и встречается обозначение «нравственно-сатирический» и др. (первое дополнение цитирует уже оба самые ранние издания «Выжигина»), но это встречается ещё редко. Обозначение «исторический роман» ещё полностью отсутствует. Даже в русских переводах сочинений Вальтера Скотта, уже весьма многочисленных, этого подзаголовка пока нет. Во втором же дополнении число «повестей» и «историй» ещё невелико. Подраздел «сказки» полностью опускается. Зато в русских «оригинальных романах» обращает на себя внимание большое количество подзаголовков вроде «нравоописательный», «нравопоучительный», «сатирический» и др. (в целом более 20). Но в большинстве случаев речь идёт об изданиях «Выжигина», о прямых подражаниях «Выжигину» и о многочисленных пародиях на «Выжигина». Подлинно модным словом является, бесспорно «исторический роман». 15 романов имеют непосредственно это название, около 10 других – названия с подобными комбинациями, причём эта мода охватывает как переводные, так и оригинальные русские романы. А также если привлечь указатели 40-х гг., касающиеся времени между 1830 и 1845 гг., то абсолютное преобладание «исторического романа можно установить уже исходя из большого количества соответствующих названий[948].
Конечно, такие цифры сами по себе ещё не являются безупречными исходными данными. Но в этом случае они наглядно иллюстрируют то литературное превращение, которое констатировалось не только позднейшими историками литературы, но и распознавалось уже современными критиками, а именно, что оригинальный русский роман в 1829 г. получил необычно сильный и внезапный импульс, и что почти в то же время «исторический роман» по популярности догнал, более того, решительно перегнал «сатирически-нравоописательный».
Булгарин, уже при планировании и написании «Ивана Выжигина» очень внимательно изучал вкус публики и охотно шёл ему навстречу, сразу же отреагировал и на поворот русских читателей к «историческому» типу романа. Его второй роман, вышедший уже в 1830 г., был «историческим» и назывался «Дмитрий Самозванец». Несколькими годами ранее те же исторические события вокруг образа Лжедмитрия изобразил Пушкин в своей пьесе «Борис Годунов». Пушкин завершил рукопись уже в 1825 г. и читал её в кругу литературных друзей, так что она обрела известность. Но цензурные ведомства поначалу препятствовали печатанию, и царь Николай I предложил Пушкину, чтобы тот «с нужным очищением переделал Комедию свою в историческую повесть или роман, на подобие Валтера Скота»[949].
Предложение столь же характерно для трудностей, с которыми приходилось тогда считаться русскому автору (даже столь общеизвестному как Пушкин), сколь и для вкуса времени, из которого даже царь не исключал себя. Разумеется, Пушкин отверг предложение, что имело следствием напечатание полного текста «Бориса Годунова» только в 1831 г. Так «исторический роман» Булгарина о Лжедмитрии опередил в печати пьесу Пушкина. С другой стороны, лишь несколькими неделями ранее вышел «Юрий Милославский» Загоскина, и его большой успех отрицательно сказался на «Дмитрии Самозванце». Как у публики, так и у критики исторический роман Загоскина нашёл куда больший отклик, чем книга Булгарина, решительно более слабая. Булгарин попытался в следующем году скомбинировать актуальный исторический тип с «нравоописательным», благодаря которому он сам достиг большого успеха. В то же время он использовал популярность, которой ещё обладал его первый роман, и превратил героя своего нового романа в сына Ивана Выжигина. Его третий роман, вышедший в 1831 г., получил поэтому название «Пётр Иванович Выжигин. Нравоописательно-исторический роман».
Уже в предыдущей главе упоминалось, что этот роман стал полной неудачей. У него едва ли было нечто общее с первым «Выжигиным», кроме имени и внешнего оформления (снова 4 тома в формате 12° за 15 рублей). Правда, Иван Выжигин предстаёт персонажем внутри романа, но теперь он – полностью шаблонный отец героя, никоим образом не похожий на прежнего «сироту» и авантюриста. И сам роман – это сентиментально-фантастическая любовная история на фоне 1812 года, причём Пётр Выжигин и Наполеон по значению примерно равны, как язвительно, но верно отмечала современная критика[950].
Итак, этот второй «Выжигин» оказывается по всему своему замыслу полностью вне традиции плутовского романа и не нуждается здесь в более обстоятельном рассмотрении. Он только упоминался, потому, что на примере различных концепций «обоих Выжигиных» и разного успеха, выпавшего на их долю, равным образом становится ясно, насколько всеобщим было преобразование, происшедшее в русском романе за эти немногие годы. Выход «Петра Выжигина» оживил снова и дискуссию вокруг «Ивана Выжигина». В сравнении с полемикой 1829 г. она в такой мере исходит из других предпосылок, в какой важную роль играют теперь два новых фактора: с одной стороны, выход русского «исторического романа», а с другой – существование подражаний «Выжигину» и пародий на него.
Даже если учесть только подражания и пародии первых трёх лет (1829–1832 гг.), а из них снова только те, которые уже в названии прямо опираются на «Выжигина», их число окажется значительным. Началом является уже в 1829 г. маленькое сочинение «Ивану Выжигину от Сидора Пафнутьевича Простакова послание»)[951]. Оно анонимно и представляет собой пёструю смесь из разговора Простакова со своей женой, воспоминаний Простакова о его жизни (в форме маленьких эпизодов, описывающих нравы) и самого послания[952]. Очевидно, анонимный автор использовал здесь популярность «Выжигина» у простых русских читателей, чтобы сбыть с рук собственные «характеристики нравов», поистине примитивные по отбору и стилю. Предположить, что автору это удалось и его стряпню читали, позволяет упоминание работы в различных современных указателях библиотек[953].
Пародии Орлова интереснее и для полемики вокруг «Выжигина» важнее анонимного сочинения. Александр Анфимович Орлов был московский автор, писавший очень много и адресовавший свою литературную продукцию в первую очередь простому читателю[954]. Как раз в этих слоях отклик на роман Булгарина оказался очень живым. Каждому сочинению, уже по названию своему опиравшемуся на «Выжигина», интерес и спрос были гарантированы. Орлов, который очень точно знал вкус, интересы и потребности этих кругов, использовал конъюнктуру и в то же время применял её для действенной сатирической полемики против романов Булгарина. На протяжении двух лет, 1831 и 1832, он издал в различных московских издательствах более полудюжины маленьких, дешёвых «романов», главными героями которых были сами Иван и Пётр Выжигины или их «родственники», изобретённые Орловым. Уже благодаря своим названиям эти грубые пародии, будь то «Дети Ивана Выжигина»[955], «Родословная Ивана Выжигина»[956], «Смерть Ивана Выжигина»[957] и т. д., ссылаются непосредственно на роман Булгарина, причём Орлов намеренно перенимает и типичный подзаголовок «нравственно-сатирический роман»[958]. Обсуждение здесь каждого из этих «романов» завело бы нас слишком далеко. Так как все они очень похожи, достаточно остановиться только на одном в качестве примера. Особенно типична и показательна «Родословная».
У неё то общее со всеми остальными цитированными сочинениями, что имя Выжигина прямо включается в название. К этому добавляется – как в общей сложности в пяти из восьми сочинений – подзаголовок «нравственно-сатирический роман», который для современников был нерасторжимо связан с «Иваном Выжигиным» (et vice versa. – И наоборот. – Лат., прим. пер). В «Родословной» сверх того и всё внешнее оформление точно подражает роману Булгарина: несмотря на свою краткость, повествование выходит в 4 частях в формате 12°. В свою очередь, каждая часть разделена на различные главы. Но так как отдельные «части» в каждом случае представляют собой только маленькие тетрадки объёмом в 26–42 страницы, то на некоторые главы приходится едва ли больше двух-трёх страниц. Именно благодаря этому подчёркивается преднамеренность подражания и его пародическая целеустановка. При назывании отдельных «глав» не было забыто пародийное копирование характерных для «Выжигина» названий глав в форме эмоциональных возгласов и окликов, изречений и пословиц. «Предисловие», с которого начинается «Родословная», пародирует высказывания о сущности романа и о добродетели из предисловия к «Выжигину». Ведь предполагаемое определение романа, данное Орловым, растворяется в игре со словами, а призыв к добродетели заканчивается неоднозначным патетическим восклицанием: «Человечество! Человечество! Верные пути нам известны и указаны; мы же отказываемся идти по ним, желая подражать Каинам и Выжигиным».
