Ему нравилось то, что теперь человек мог сам выбирать себе время суток (например, получить ночь или день в любой момент; или посетить их, как ресторан, за определенную плату). Но вот как бороться с нарушением биоритмов, вызванных перелетом нескольких часовых поясов, Дэвид не знал. Вот и сейчас он с унынием готовился к несогласованности сигналов природы и биологических часов, к бессоннице ночью и сонливости днем, к плохим снам и чувству усталости, к дурному настроению и потере аппетита — ко всему тому, что неизменно сопровождало перелет на восток и что предстояло ему пережить в ближайшие несколько дней.
А еще — только это секрет — он страшно трусил. Но это ничего, страх составлял половину удовольствия от полета. Итак, с замирающим сердцем он ждал, когда его с шумом и грохотом вознесут в небо. Дэвид всегда настаивал на «конкорде», таком быстром, таком престижном, потому что он считал, что работодателей нужно заставлять платить. Последний раз, когда он летел на «конкорде», на заднем ряду сидели только он и скучающая брюнетка с телом гермафродита и сладострастной верхней губой — дочь миллионера. Они накрылись одеялом, и он заставил ее кончить со скоростью, вдвое превышающей скорость звука.
Но взлет был даже лучше, чем секс. Огромная серебряная птица несется по взлетной полосе, ревут моторы, и вот, внезапно оторвавшись от земли, самолет взмывает в небо… Дэвид не знал ничего более захватывающего. Пока самолет набирал высоту, он чувствовал себя прекрасно. Проблемы (ужасные проблемы!) могут возникнуть при снижении и посадке.
Его мысли обратились к более приятной теме — к его обители в Ноттинг-Хилле. Это была элегантная, заставленная книгами квартира на первом этаже высокого белого дома, который самовлюбленно смотрел как в зеркало на свою точную копию на другой стороне площади. Дэвид испытывал глубокую уверенность в том, что именно в этой квартире, за письменным столом у окна, тихими воскресными днями он будет наконец писать свой Роман.
Несколько дней акклиматизации, неделя или около того в Италии в компании с этой ведьмой Хендерсон (Дэвид называл ее так по-дружески; он был достаточно высокого мнения о глупой корове) и другими горгульями из газетного мира, все — большие шишки на Флит-стрит, — и он почувствует себя новым человеком.
Или, поскольку от себя не убежишь, захочет новую женщину.
В самолете, где опытные стюардессы с глубоко въевшимися улыбками усадили его на место, Дэвид, желая развлечься, вынул из кармана письмо сестры. Джеральдин ждала встречи с ним, она считала часы. И Джон тоже, и дети, Люси и Доминик, были вне себя от восторга. В сентябре он обязательно должен провести у них уикенд. А пока она хотела бы предупредить его о кислородном голодании. Это опасное состояние угрожает любителям выпить, когда они предаются своей страсти в воздухе. Гипоксия средней степени тяжести напоминает интоксикацию, характеризуется эйфорией, ослаблением умственных способностей и нарушением координации. Потом губы, ногти и мочки ушей синеют, и тогда необходимо воспользоваться кислородной подушкой.
Что ж, когда он летел на самолете в предыдущий раз, с его умственными способностями да и с координацией все было в порядке. А нос и мочки ушей были розовее розового. Дочь миллионера с удовольствием выпила бы за это!
Поэтому Дэвид не отказался, когда к канапе с зернистой черной икрой ему было предложено шампанское известной марки, — невзирая на угрозу гипоксии.
Наоми Маркхем готовила по сборнику рецептов. Потому что по-другому она не умела. Об импровизации речи не было, поскольку кулинария оставалась для нее эзотерическим занятием, рецепт был мистикой, волшебным заклинанием, а без цветной иллюстрации Наоми не имела бы понятия, что именно должно получиться в результате.
Когда Наоми надела стеганые рукавицы, присела перед духовкой и вытянула противень с кастрюлей, она чувствовала себя домохозяйкой из телевизионной рекламы. Правда, если улыбающиеся, самоуверенные рекламные домохозяйки, идеально причесанные, предъявляли камере свои кулинарные и стоматологические шедевры, то Наоми ни за что не решилась бы показать всей стране свои макароны по-каталонски и измученное лицо. Она была уверена, что с макаронами что-то не так, но что именно и почему, она не знала. Они выглядели сухими, склеившимися, в них не было пышности и глянца, обещанных иллюстрацией.
«Я ничего не умею, — сказала она себе, сдаваясь. — Я ничего не умею. От меня нет совершенно никакой пользы».
И где же Алекс? Вот каждый раз так: когда она готовит что-нибудь особенное, он обязательно задерживается. Скорее всего, он зашел в паб. После работы он иногда заходил в «Анджел» выпить пинту-другую и поболтать с товарищами. Это было маленьким удовольствием в конце трудового дня, и Наоми знала, что обижаться здесь не на что. Однако обида исходила не из головы, она поднималась откуда-то из глубины, из недоброго и недостойного угла, непрошеная, настойчивая.
От хозяйственных хлопот Наоми разгорячилась и разволновалась, августовская духота тоже действовала на нее подавляюще. Несмотря на открытое окно, не чувствовалось ни ветерка, ни малейшего движения воздуха, ни единого поцелуя жизни между домом и садом. Листья не шевелились; они вяло свисали с веток.
Недостаток уверенности в себе проявлялся у Наоми очевиднее всего именно в вопросах домоводства. Она постоянно сверялась с инструкциями на банках, пакетах, коробках порошка, аэрозолях и флаконах; она до последней буквы следовала примерным меню на неделю, во всем полагаясь на книги; строго отмеряла указанное количество ингредиентов — столовую ложку этого, чашку того; к каждой новой задаче подходила со страхом неудачи; своим инстинктам не доверяла ни капли. Наоми была озабочена предписанной температурой воды, точным размером кубиков моркови. Вероятно, она была единственным человеком в мире, который при нарезке кабачка для жюльена пользовался спичкой в качестве мерки.
Ну а потом, когда ничего не получалось как надо, когда раковина расцветала мыльной пеной, соус съеживался до кукольных порций, а суфле превращалось в лепешку, она корила себя не за отсутствие самостоятельности, не за нехватку здравого смысла, а за неспособность точно следовать рецепту.
Все это оказывало на Наоми такое парализующее действие, что элементарное заваривание чая превращалось для нее в длительный и утомительный процесс. Поэтому приготовление макарон по-каталонски вовсе не было простой задачей.
Наоми достала из ящика ложку, проткнула почерневшую корочку из тертого сыра, отчего изнутри вырвалась ароматная струя пара, и стала ковыряться в макаронах. Отдельные макаронины запеклись и стали твердыми, но в нижней части кастрюли Наоми обнаружила жидкую размазню. Винить Алекса было несправедливо, поскольку его опоздание никак не повлияло на приготовление блюда, но она все равно его винила и уже отрепетировала, как встретит его с нежными укорами, как мягко побранит его — но ни в коем случае не станет «пилить», нет, в ее тоне будет подразумеваться прощение и кротость. И тогда Алекс попросит у нее прощения. Он объявит себя бесчувственным животным, подхватит ее на руки и будет утешать. И ее огорчение пройдет — просто потому, что она услышит извинения, потому что Алекс возьмет всю вину на себя и будет стараться эту вину загладить.
