Наташа Крутова, бригадир полеводческой бригады и жена председателя колхоза. В деревне выращивали картошку и капусту. После речи председателя выпивали шампанское, а потом кто-то уходил домой, а большинство накрывали в вестибюле клуба общий стол, в кинозале убирали стулья и устраивали танцы. Почти до утра. Не знаю, как сейчас встречают Новый год в рыболовецких колхозах.
Впрочем, колхозов на Амуре уже почти что и не осталось.
Вот на такую вечеринку и собирались мама и ее муж Иосиф. Мама наглаживала габардиновый костюм отчима. Он, если не находился в глубоком пике, внимательно следил за своим внешним видом.
Иосиф, заметив мои мучения с сомбреро, принес моток веревки:
– Ты ее привяжи сверху, на рюкзак.
Я презрительно дернул плечами. Подростковый нигилизм и дерзость переходного возраста усугублялись моими перманентными войнами с отчимом. По правде говоря, я был вредным и своенравным подростком. Наблюдая сейчас за семейными конфликтами современных детей с родителями и учителями, я думаю про себя: а ведь ничего не изменилось! Мы были точно такими же. Дело доходило до смешного. Однажды мама купила мне новые штаны. Не брюки со стрелками, под ремень, а обыкновенные деревенские шаровары. Кажется, они были даже с начесом, особенно презираемым у нас в интернате. Те самые шаровары с начесом, в которых я блистательно вальсировал в доме Ларисы Тепленькой на ее дне рождения.
От обиды, что куплены неправильные штаны, я полдня просидел в нише за печкой. Демонстрировал несогласие. Даже обедать не вышел. С тех пор у нас в семье появился термин, объясняющий крайнюю степень протеста – сидеть за печкой. «Где Шурка?! Опять за печкой сидит? А ну бегом полоть картошку!»
В тот раз за печку я не полез. Нужно было возвращаться по зимней дороге в Маго и тащить проклятую шляпу. Чертовски красивую. Из вчерашних газет. Но и привязывать ее к рюкзаку я не стал, демонстрируя непокорность. Веревку на всякий случай в рюкзак бросил. Вот она-то и спасала меня потом на Амуре.
Дороги наши, от села к селу, проходили по льду зимней реки.
Тут же и другая проблема возникла: лыжи. Брать или не брать с собой? В принципе лыжи были не нужны. По накатанной амурской дороге свободно двигались автобусы и грузовики. Но и на лошадях с санями тогда еще тоже ездили. Санная дорога, как правило, шла параллельно автомобильной. Вот по ней-то как раз и было удобно скользить на лыжах. На лыжах я не однажды ходил в соседнюю деревню Сахаровку, в гости к друзьям нашей семьи Акташевым.
Я выскочил на крыльцо, нахлобучив шапку, и сразу понял, что лыжи брать надо. По всем признакам надвигалась метель, явление обычное на Амуре. Горизонт затягивала серая дымка, солнце скрылось за тучами, подул неприятный, порывами, ветер.
Ветр, как писал мой любимый Фаддей.
В наше время пацаны в деревнях быстро осваивали законы таежной жизни. Мы умели разводить костры в дождь и в пургу, ловили рыбу, ставили петли на зайцев. На зимних тропах. Ходили с ружьем на гуся и утку. А самое главное, мы могли соразмерить собственные силы в предстоящей борьбе со стихией.
Под шаровары с начесом я пододел армейского типа кальсоны, ноги всунул в добротные, подшитые толстой подошвой валенки, а на незаменимую в наших краях телогрейку натянул брезентовую геологическую куртку. Сейчас в каталогах спортивной одежды такие куртки проходят как анораки, с меховыми опушками по капюшону. Даже Президента страны в такой показывали по первому каналу. А в наше время были только энцефалитки. Куртки без пуговиц, капюшон обязателен. Энцефалитка надежно защищала от ветра, снега или дождя. То есть утеплился я основательно.
Мама и отчим с одобрением наблюдали за моими сборами. Ни у мамы, ни у меня самого, а у отчима – тем более, даже не возникало сомнения по поводу предстоящего лыжного перехода. А в чем, собственно говоря, дело?! Взрослый шестнадцатилетний пацан собирается принести на школьный вечер новогодний костюм! Да, на Амуре слегка запуржило. Но тут идти-то всего ничего. Каких-то километров десять – двенадцать. А, во-вторых, его же никто не гонит, сам захотел! Именно так в наши годы понималась подростковая самостоятельность. Мне до сих пор кажется, что так оно и должно быть. Очень правильно.
Я наблюдал однажды, как родители провожали в пятидневный поход по Селигеру, на байдарках, своих великовозрастных чад. Я как раз и был руководителем селигерского похода, ставшего легендарным… Пацанов пришлось учить ставить палатки и рубить дрова, девочек – не разбрасывать по всему лагерю вещи и мыть посуду за собой. И только одна девочка, Марго, умела все делать сама. Она была из семьи военного. В конце похода мои подопечные уже все делали самостоятельно. Кто же виноват, что у моих юнкоров такие родители?!
Лыжи обул сразу, как только вышел на Амур. Всунул ноги в валенках в полужесткие крепления. Были уже такие. С брезентовыми ремешками на железных зажимах. Очень, кстати, надежные крепления. В руках я нес сомбреро. Тащить еще лыжи с палками на плече никак не получилось бы. Очень скоро я понял, что отчим был прав. Сомбреро надо привязать к рюкзаку. Отталкиваться лыжными палками и одновременно нести несуразную шляпу оказалось практически невозможно.
Вы, надеюсь, заметили, как из красивой ковбойской шляпы она постепенно превратилась в несуразную.
А ветерок с низовьев лимана между тем крепчал. Порывы его рвали широкополое чудовище из моих рук. И смех, и грех!
Пришлось остановиться на минутку, чтобы снять рюкзак. Сомбреро положил на снег, прямо на дорогу. Пока выпутывался из лямок рюкзака, шляпу ветром понесло по дороге. И выкатило куда-то за торосы. Быстро снял лыжи. Проваливаясь в снегу, полез за сомбреро.
Мне кажется, что именно в тот момент я решил во что бы то ни стало донести костюм ковбоя до интерната. Главное не только принять решение, но и выполнить его. Бороться и искать, найти и не сдаваться. Я хорошо осознавал – где находятся подвиги полярников, мужество Сани Григорьева, главного героя романа Каверина, то есть где настоящие приключения. И – где шляпа американского скотовода, изготовленная умелыми руками дружка, из папье-маше. Нелепое, конечно, получалось сравнение! И тем не менее, мой дорогой читатель, тем не менее! Поэзия должна быть глуповата…
Ветер продолжал бросать в лицо пригоршни жесткой снежной крупы. Тот самый ветер, который потом сделал меня странником. И заставил идти по пустыне, по ущелью, по распадкам в долинах рек. Разве не он изменил до неузнаваемости мое лицо. Лицо, которое я вижу в зеркале по утрам.
Мне пришлось надеть капюшон энцефалитки на шапку. Из-под телогрейки я достал шарф и туго повязал его на шею, поверх одежды. Руки без варежек, путаясь в завязках шапки-ушанки,
