Мать не дотронулась до Бритт, даже не пожала ей руку, не говоря уж о том, чтобы поцеловать дочь. На секунду Бритт подумала о шведских предках матери. Но ее шведские родичи все постоянно целовались и похлопывали друг друга по спине. В этом они были еще хуже лондонцев. Мать принадлежала, однако, к йоркширской ветви их рода, а излишествовать в поцелуях не в обычаях Йоркшира. Представив себе своего деда целующим в пабе приятеля в обе щеки, Бритт не смогла сдержать улыбку. После этого с ним никто не стал бы разговаривать.
Бритт посмотрела на свою мать, не перестававшую нервно вздрагивать. Она выглядела более измотанной и постаревшей, чем обычно. К приезду Бритт устроила, наверное, генеральную уборку и устала.
К ее удивлению, матери действительно нравилась домашняя работа и она предпочитала обходиться при этом как можно меньшим числом техники. Если бы благополучие фирм «Занусси», «Гувер» и «АЕГ» зависело только от миссис Мэри Уильямс из Экейша-Гарденз, графство Ротуэлл, они давно пошли бы по миру.
Недавно она купила, правда, старенькую стиральную машину с отжимом, но у барабанной сушилки для белья было не больше шансов появиться в ее доме, чем у модного миксера из магазина «Элизабет Дейвид» или у кофеварки с ситом. В Экейша-Гарденз пьют чай.
Бритт всегда изумляло, что ее мать, подобно многим пожилым женщинам своего круга, твердо держалась обычая стирать по понедельникам. Если во время школьных каникул кто-то приглашал ее на пикник, она вынуждена была, смущаясь, отвечать, что понедельник – день стирки. Бритт подозревала, что если бы приехала пораньше, то застала бы мать начищающей графитом газовую плиту.
– Проходи и поздоровайся с отцом.
Бритт поставила на пол свою сумку. Впервые она обратила внимание на то, что отец не вышел к двери встретить ее. Пройдя за матерью в небольшую гостиную, она внутренне приготовилась к его грубоватому приветствию и к неизбежной стычке с ним после этого. Бритт знала, что через пять минут или через пять часов, но она обязательно произойдет. Рано или поздно они с отцом сцепятся, а мать будет виться вокруг них комаром, пытаясь погасить искры враждебности чаем и бисквитом.
Но отец не сидел на своем стуле, уже заготовив первое на сегодня язвительное замечание по ее адресу. Он сидел в кресле матери у камина, в котором горел уголь – скромное вознаграждение от шахты, где он работал. Отец дремал, колени его были укрыты пледом. Мать осторожно подоткнула плед.
– После этой истории с сердцем он много спит. – Бритт заметила, что вид у матери слегка виноватый.
– Какой истории с сердцем? – удивилась она.
– Три недели назад у него был небольшой сердечный приступ.
– Ради Бога, мама, почему ты ничего не сообщила мне? Я немедленно приехала бы.
– Я знаю, родная, я знаю. Но мы не хотели волновать тебя. Ты так занята. И потом ты знаешь отца. Он не из тех, кто любит поднимать шум.
Бритт с недоверием посмотрела на мать. У отца был сердечный приступ, а они не захотели волновать ее этим. Что же она за дочь, по их мнению?
Это была ее вторая встреча со смертью за сегодняшний день, и словно при ударе молнии в крышу Бритт почувствовала дрожь, пронизавшую все ее тело. Она бессознательно провела руной по твердой упругости своего живота, в котором теплилась новая жизнь. И поняла, что отгородила себя от бед других людей, даже от бед своих родителей, потому что не хотела иметь ничего общего со страхом и болью. И вот теперь они настигли ее.
Отец еще спал, и она очень осторожно наклонилась к нему и поцеловала макушку его лысой головы. Вспомнила, как маленькой девочкой сидела у него на коленях и считала его самым лучшим на свете. Ей захотелось, чтобы все снова стало так же просто, как тогда.
Дэвид просмотрел меню бюро услуг на завтра и почувствовал признательность за то, что ему не придется ни голодать, ни решаться на что-то страшное вроде комплексного обеда или рождественского пудинга на одного. Рождественское меню Гровенор-хаус было столь же пространно, как меню любого пятизвездочного отеля. Они, должно быть, кладут на тележку с заказом бумажную шляпу и хлопушку с сюрпризом, которую он мог, по выбору, разорвать сам или вместе с официантом.
Сделав большой, опьяняющий глоток виски, Дэвид взял пульт дистанционного управления и прошелся по каналам телевизора. Задержавшись на минуту на выпуске новостей, задумался над тем, стоит ли ему сообщить в газету, где он. Решил, что не стоит. В Рождество никаких новостей не бывает, люди просто ждут до 27 декабря, когда журналисты снова выйдут на работу, чтобы опять приняться за свои угоны самолетов, массовые убийства, взрывы бомб и вторжения. В этом случае они получают лучшую рекламу. Шансы на то, что произойдет действительно большая сенсация, которая потребует его присутствия на работе, были примерно один к ста. Он решил рискнуть.
– Мам! Нам можно открыть наши подарки, а, мам?
Было десять часов рождественского утра, и Лиз спрашивала себя, сколько еще может оттягивать момент, когда они займутся открыванием подарков. Обычно действовал проверенный традиционный ритуал, согласно которому нужно было дождаться, по крайней мере, одиннадцати часов, после чего Дэвид раздавал подарки, оставляя до рождественского обеда как раз достаточно времени, чтобы пропустить стаканчик вина и совершить короткую прогулку. Но чего ради им держаться традиции этим Рождеством?
– Хорошо, Джейми, я сейчас буду внизу. Подарки открываем через десять минут!
Лиз застегнула последнюю из Дейзиных пуговиц и отошла, чтобы оглядеть ее. Черное платье с белым матросским воротником выглядело чудесно, и Дейзи даже позволила завязать красный рождественский бант на своих светлых кудряшках. Беря ее на руки, Лиз с горечью вспомнила, что Дэвид не позаботился хотя бы позвонить им и что в рождественскую ночь, которая должна быть самой волнующей ночью года, Джейми не ждал с широко открытыми глазами появления Деда Мороза, а плакал, пока не уснул.
Проснувшись один в кровати шириной шесть футов, Дэвид взглянул в зеркало на потолке, но даже мысль о Логане, расположившем его под таким углом, чтобы видеть себя, тигра в сексе и в бизнесе, не подняла ему настроения. Хорошо еще, что он заменил эти нелепые атласные простыни обычными хлопчатобумажными, которые разыскал в дальнем углу платяного шкафа.
Принимая решение перебраться сюда, Дэвид не имел ни малейшего представления о том, каково будет провести три дня одному, особенно эти три дня, и теперь должен был признать, что ему нестерпимо одиноко. Единственный выход: надо еще раз попытаться поговорить с Лиз и детьми.
Набрав номер матери Лиз, он выждал целых двадцать гудков, прежде чем признал, что дальше ждать бесполезно. Ее там нет. Возможно, они переехали в гостиницу. Потом он вспомнил о Джинни. Джинни должна знать, где Лиз. Они даже могут быть у Джинни, как же ему это не пришло в голову раньше!
