стороны ли знойной южной степи, с той стороны, где находилась могилка «неизвестной», появившаяся там сразу после гражданской войны и упомянутая в записках Курганного капитана?.. Не со стороны ли безымянных курганов, насыпанных во время и после Отечественной под Херсоном, не из самой ли войны прилетел в сад Колосковых ветрище?..
Не замечая присутствия Агриппины Дмитриевны, я думал не только о себе, а и о многих знакомых и незнакомых, которым повезло остаться в живых после войны: что этот ветрище навевает нам, израненным ветеранам? Не память ли о таких, как партизан Ястребок и его «маманя», которые умели глубоко сострадать, давать приют сиротам. И как же больно сознавать, что такие люди преждевременно — не сказать иначе! — ушли из жизни по нелепому и жестокому закону войны. По этому же закону смерть могла настигнуть и маленькую Тарасовну, потому что до конца войны оставалось еще много времени. Но она могла остаться и в живых, с памяткой в виде золотой вещицы, которую потерял «злодей» Салыгин…
Светлана Тарасовна (никто иной, именно она!) сумела выжить на зло всем смертям (чему я хотел верить!) и сейчас находится с Курганным капитаном в селе на кручах Днепра, в степи с бесчисленными старыми и новыми курганами. Под ними останки наших далеких и близких предков, которым суждено истлевать. Но ведь не истлевают с ними многие предметы, принадлежащие им при жизни. Спустя годы, сотни лет, тысячелетия эти предметы попадают в руки потомков и разговаривают с ними… И медальон Тарасовны!
— Полно вам, успокойтесь! — порвала вить моих мыслей Агриппина Дмитриевна. — Извините, что расстроила вас. Вижу, с нервишками не совсем ладно. Не следовало мне так глупо вести себя, зная вашу любовь к Николаю Васильевичу… Ладно, бог с вами, я сама напишу Светочке, постараюсь доказать, что, выйдя замуж, ей нужно хотя бы поберечься…
— От чего?! — едва не вскрикнул я.
— Не надо Светочке иметь детей, — упрямо изрекла она.
В особе Агриппины Дмитриевны я решительно понял ту недобрую силу, присутствие-которой рядом с собой посчитал несовместимым, и все во мне воспротивилось ей: почему Светлана Тарасовна не должна быть матерью, началом всех начал на земле?!
Думая о Тарасовне, я не мог не размышлять о Градове и точно так, как голос Ястребка, услышал: «Более пятидесяти миллионов людей не стало в войну на земле. Не стало и многих миллионов, которые должны были родиться от них. Человечеству не легче от того, что и сейчас еще калеки, оставшиеся в живых после атомной бомбы, взорванной американцами над Хиросимой, продолжают рожать неполноценных детей. Это страшное наследие, оно неоспоримо». Я как бы перекликнулся с Градовым: «И ты, Курганный капитан, туда же гнешь! По-твоему, из-за минувшей войны Тарасовна не должна рожать от тебя?» — «Ты, дружба, чудак!.. Таких, как Тарасовна, множество. И все они достойны возведения в святость. Пускай довольствуются этим». — «Предлагаешь открыть современные монастыри?» Что бы он ответил на это?
В окнах дома Колосковых зажегся свет. И опять мне припомнилась людское лихо: «Тут не принято оплакивать горе в темноте. Здесь, за освещенными окнами, наверное, успели забыть многое…» Нет, мне не по силам находиться в этом доме со вспыхнувшими окнами, противно — гиблое место! Я рывком поднялся со скамьи, чтобы тотчас уйти… Но где же Салыгин?
— Будет мне от них! — обеспокоенная какой-то своей новой заботой, произнесла Агриппина Дмитриевна. — Пойдемте в дом. Довольно нам, насиделись.
Она взяла меня за руку и почти насильно потянула за собой
ГЛАВА ПЯТАЯ
Меня охватила такая сумятица чувств и мыслей, что я толком не знал, для чего опять вошел в дом Колосковых и о чем смогу говорить далее с Агриппиной Дмитриевной. Она же, совсем не замечая моей подавленности, отворила дверь и пропустила меня в первую слева по коридору небольшую уютную комнату, только-только оборудованную под домашний рабочий кабинет. Напротив письменного стола с аккуратно уложенной стопкой книг — диван под белым чехлом, к спинке которого привалилась огромная кукла. Точно живая, она сидела с приветливо протянутыми навстречу мне розовыми ручонками.
— Здравствуй, Асенька! — воскликнула Агриппина Дмитриевна, низко склоняясь над куклой.
— Милое новшество детского мира, — предположил я не без иронии.
— Что вы! Это старая кукла. — Агриппина Дмитриевна, отступая немного назад, залюбовалась ею. — Правда, правда. Она всегда свеженькая, часто меняет платьица. Д-да! Ася дважды рожденная. Когда сюда переезжали, мама хотела ее выбросить — старый хлам. Я отстояла Асю. Отдала хорошему мастеру, и он вторично «произвел» девочку на свет. Как видите, совсем новенькая. Она напоминает папу… доктора Колоскова.
— Чем же?
— Доктор Колосков вынес меня из фашистского лагеря точно такой же маленькой, как Ася. Дмитрий Ираклиевич подарил мне Асю, когда только что закончилась война. Я повзрослела, и Ася долго валялась на чердаке вместе с ненужными старыми вещами. Я совсем позабыла о ней и была приятно удивлена, когда, приехав домой после разрыва с Алексеем, увидела ее в кабинете Дмитрия Ираклиевича. Она вот так же сидела перед ним на диване с протянутыми приветливо ручками.
Немного помолчав, Агриппина Дмитриевна дополнила не без проявившейся в голосе сердечной теплоты:
— Не сердитесь ради бога! Признаться, я очень люблю детей… Да и мою теорию, что от больных родителей рождаются нездоровые дети, можно оспаривать… А уж коль рождаются, то они в том не виноваты.
— Кто, родители? — уклончиво спросил я.
— Нет, я имею в виду детей. Мы что ж… И я… Больше суток не видела своих и с вами вот задержалась. Извините, пройду к ним. А скоро и чай заварим по-туркменски, сладкий и душистый. Доктор Колосков не принимал спиртного. Но, поднося к губам пиалу с чаем, говорил: «Пью… здоровье солнечного Ашхабада».
Она вновь покорила меня, уняла душевную смуту.
— Вижу, вы очень любили Дмитрия Ираклиевича.
— Трудно без него…
Агриппина Дмитриевна остановилась возле двери, кивнув на большой портрет в-тяжелой рамке, прикрепленной на стене над письменным столом.
— Мать настаивает обтянуть рамку траурной лентой.
— Коль настаивает — значит, помнит! — невольно
