заметил я.
Выходят, в этом доме жива память о том, кого не стало. Правда, каждый человек по-своему переживает горе. И я осудил себя за то, что несколько минут назад дурно подумал о женщинах — близких покойного Колоскова, а их дом назвал гиблым местом.
— Но разве ж так можно… с черной лентой? — между тем говорила Агриппина Дмитриевна. — Взгляните, он словно живой… Да-да, в нем была большая душевность. Мне хочется быть такой же, как он…
Портрет словно привораживал: пристальный взгляд, по-детски полные добрые губы, спокойная улыбка…
— Глядя на таких людей, стараешься твердо стоять на ногах и помотать стать на ноги твердо другим. А вы?.. Постарайтесь и вы.
Она умилила меня.
— Я готов.
— Ловлю на слове! — Агриппина Дмитриевна живо направилась к письменному столу и, вынув из верхнего ящика конверт, подала мне: — Только читайте повнимательнее. — Не дав мне опомниться, она шагнула к двери, кинув горящий взгляд на портрет доктора Колоскова. — Покажись и вам Синяя птица! — сказала она мне, прежде чем прикрыть за собой дверь.
Всматриваясь в лицо человека на портрете, я ощущал его присутствие в комнате, как живого. Его глаза, слегка прищуренные и властные, словно преследовали меня, пока я ходил от двери к столу и обратно, выбирая место, где бы пристроиться со стулом так, чтобы освободиться от проницательного взгляда Колоскова. Наконец, начав читать письмо Светланы Тарасовны, позабыл о нем.
«Желаю тебе, милая моя, Гриппочка, и всем твоим домашним, страждущим и уважаемым, от всей души прехорошего здоровья. Остальное приложится. Берегите каждый себя и каждый другого, хотя, к сожалению, в наше быстротекущее время для этого и не всегда находится достаточно времени. Вот в приходят на ум подчас запоздалые сожаления.
И у меня…
Гриппа, мой дружок, если редко буду писать тебе, не обижайся: работы — только успевай поворачиваться…
Накануне ездили с Николаем Васильевичем в Одессу. Печальная вышла поездка. Хоронили его однополчанина Орлова Петра Николаевича — замечательного человека. Никто не минует своей кончины, но зачем стремиться к ней?
Нелепо погубил себя Петр Николаевич!.. Есть на свете дураки и дуры, которые травятся, вешаются, стреляются, делают с собой все, что может взбрести в больную голову. Он же, Петр Николаевич, был совершенно здоров! Но лишил себя жизни во имя науки, в интересах всего человечества, чтобы уменьшить его смертность. Нет, это нечто сверх науки! Он ввел себе в печень раковую клетку, чтобы испытать свой препарат. Можно было бы испытать препарат на животных. Но то животные!
Иные «светила» ведут научные исследования, порой не щадя себя, чтобы хватать с неба звезды ученых степеней. Орлов же поставил на карту собственную жизнь, чтобы скорее открыть путь к спасению людей от страшной болезни. Человек этот успел оказать неоценимую помощь многим больным, возвращая их в строй, когда они, по заключению так называемых светил науки, были безнадежно обречены, жизнь едва теплилась в них.
Жена Петра Николаевича Людмила рассказывала мне: «Когда я узнала о том, что Петр Николаевич уже произвел эксперимент, и когда было поздно что-либо предпринять, с моей стороны, он заявил, ничуть не жалея: «Человек всегда находится перед выбором решений, но всегда надо думать, близок или короток путь к цели; а главное, по какому бы пути ни пошел, надо быть верным своим стремлениям, не колебаться».
Тебя, как представителя медицинского мира, дорогая Гриппа, безусловно заинтересует, что это за препарат Орлова и как этот замечательный человек работал над ним. Постараюсь описать все, что мне стало известно со слов Николая Васильевича.
Кто-то в роду Петра Николаевича занимался народной медициной — лечил ядом и жиром змей. Неизвестно, кто именно передал Петру Николаевичу это умение. Но Николай Васильевич заверяет, что лично сам он, и не один он, испытал на себе мази Орлова еще в начале войны, когда тот был военфельдшером. Заболевания кожи, пулевые и осколочные ранения излечивались намного быстрее с помощью изготовленных Орловым мазей из змей.
С тех пор прошли многие годы.
И вот новая проблема — печень!
Не удалось решить эту проблему Петру Николаевичу как раз в то время, когда ему приготовили для проведения дальнейших опытов специальную лабораторию в Ташкенте.
«Петр Николаевич скончался 26 похороны среду — Люда». Такую телеграмму получил Николай Васильевич Градов от жены своего друга, к которому все собирался приехать, но никак не мог из-за своих неотложных дел. Не тебе рассказывать о них, всюду он считает нужным поспеть. В общем, забот полон рот. И главное, не устает. А я вот устаю. И тянет к домашним делам. Мечтаю, чтоб прибавилось наше семейство…
Наша сельская библиотека все пополняется благодаря стараниям Николая Васильевича. Заказали дополнительные стеллажи. Пыталась уговорить Николая Васильевича передать в библиотеку книги с дарственными надписями, обращенными к Петру Николаевичу. Упрямится, говорит, что это передано ему Людой, женой Орлова, в знак памяти о фронтовом друге.
Очень обеспокоена здоровьем Николая Васильевича. Особенно резко ухудшилось оно после телеграммы о смерти Орлова.
Это произошло на квартире Николая Васильевича в Херсоне. Тогда я пришла к нему впервые. Какие-то дела задержали меня в городе до самого вечера, последний автобус в направлении нашего села давно ушел.
В тот вечер Николай Васильевич обещал быть у себя дома, и я направилась к нему. Хотелось увидеть его в домашней обстановке. В нашей сельской библиотеке он порой допоздна засиживался. Люблю наблюдать за ним: когда читает, словно отключается от всего окружающего, прикладывая к губам карандаш или ручку. Потешный такой…
Уже возле самого его дома хлынул ливень, и в подъезд я влетела вся мокрая с головы до пят… Он встретил меня на пороге, проявляя еще одну из своих самых маленьких слабостей: то сдергивал, то обратно напяливал на нос очки. «Вы… Ко мне?!» «Николай Васильевич, вы же сами дали мне свой адрес», — смутилась я. «Извините, но как добралась?» — «Пешком… Ведь и вы любите… пешком». Он напустил на себя суровость, но голос радостно дрогнул: «Выпороть вас мало!» — «Не надо… Видите, без того наказана — промокла вся».
Боже мой, как тут Николай Васильевич
