До меня наконец дошло, почему она позвала меня. Мне стало неприятно, и я решительно возразил:
— Вы и напишите Николаю Васильевичу.
— Но для вас не секрет его отношение ко мне: не распечатав конверт, отправит обратно, а то и забросит в печку.
— Пошлите без обратного адреса на конверте.
— Смеетесь!
— Нет, вполне серьезно. Напишите с врачебной точки зрения. Только немножечко иначе, чем говорили мне… Скажем, постарайтесь втолковать вздорную биологическую несовместимость людей в таком браке, о вредном влиянии его на будущее потомство.
Агриппина Дмитриевна смотрела на меня долгим укоризненным взглядом, пожимая плечами и давая понять, что рассердилась не на шутку.
— Вы знаете, что я родилась в преисподней? Знаете ведь! — На шее ее затрепетала голубенькая жилка. — Разве мои два брака ничего не говорят вам? Или у меня растут физически и умственно нормально развитые дети? Да и я сама… со своим серым ужасом… И та же Светочка!.. Ну что вы знаете о ней? Какие у нее могут быть дети?!
Лицо ее приняло злое и дерзкое выражение. И еще сильнее затрепетала на шее голубенькая жилка.
— Если бы я могла повернуть время вспять, — сказала она жестко, каким-то ледяным голосом, — то… — и осеклась.
Мне надо было что-то сказать, чтобы успокоить ее.
— К сожалению, Агриппина Дмитриевна, время необратимо, — заметил я с искренним участием к ее прошлому. — И оно, это время, летит неудержимо по стремительной дороге жизни, быстрой и прямой как стрела. И мы перемещаемся, несемся по ней, преследуемые подчас страшной истиной: я никогда не могу обратиться вспять, вернуться к тому нехорошему, которое сейчас терзает душу, с тем чтобы не допустить его. Лишь только в мыслях человек способен возвращаться к пройденному, пережитому, вызывать в воображении тени прошлых встреч, радоваться или огорчаться…
Она ничего не ответила, и мы молчали, пока из раскрытого окна дома Колосковых вдруг не донеслись звуки расстроенного пианино. В окне показалось худенькое, болезненное личико девочки. Она будто невидяще глядела в сад грустными, недовольными глазами. Внезапно заметив меня, сперва захлопала ресницами, затем, сообразив, что рядом со мной мать, закивала беловолосой головкой:
— Здравствуйте, дяденька! Хоть вы займитесь Петрушкой. Он никого не слушается, даже мамочки. Бабушки ушли за продуктами, а он мешает мне заниматься музыкой. Идите сюда, пожалуйста!
— Вот вам, полюбопытствуйте, — сказала Агриппина Дмитриевна, указав усталыми глазами на дверь дома. — Пройдите.
В доме Колосковых никого не было, кроме детей Агриппины Дмитриевны Али и Петрушки — карапуза года на два моложе своей сестры.
Пригласив меня в дом, Аля, видать, тут же забыла об этом. Когда я переступил через порог детской комнаты, девочка закричала, чтобы я уходил немедленно, так как бабушки велели заниматься и приказали, чтобы посторонних в доме никого не было.
— Но ты же только что просила меня!
Я обратил внимание на хаос, который устроил мальчик, разбрасывая по полу игрушки.
— А он бросался автобусом, — пожаловалась Аля.
— Вот как, целым автобусом?
Петрушка водил по полу пластмассовый автобус. Я протянул руку мальчику:
— Здравствуй!
Он задумчиво и недоверчиво смотрел на меня темными вялыми глазами, запустив палец в нос. Из уголка рта вытекла слюна, капая с подбородка.
— Утрись, Петруша! — вероятно, заметив мое смущение, сказала Аля. — Дяденька дружить перестанет.
— Что ты раж жа ражом вжводишь: я же могу и выстрелить! — возмутился Петрушка, подымая с пола игрушечный автомат.
Аля улыбнулась мне ласковой, но одновременно и напряженной улыбкой, за которой скрывалась безотчетная робость, беспокойство и немая просьба: не пугайтесь, что мы с братиком такие несуразные, тоненькие и хрупкие, и что мы часто ссоримся, отчего страшно устаем.
— Нет-нет, я буду всегда с вами дружить. Вы же хорошие, — сказал я как можно более тепло, стараясь расположить к себе ребятишек. — Вы такие милые детки!
— А мамочка говорит, что мы у нее фарфоровые детки, — смелея, возразил мне Петруша.
— Правильно говорит мамочка: вы очень красивые! — подхватил я.
— Вовсе мамочка так не говорила, как вы! — возразила Аля.
— А что же она имела в виду?
— Когда Петруша спросил у мамочки об этом, так она ответила, что фарфор — это чудо, которое рождается, когда глина и страшный огонь соединяются вместе, — ответила бойко Аля.
В детской появилась Агриппина Дмитриевна. Окинув комнату беспокойным взглядом и подметив лишь беспорядок в ней, она прикрыла лицо руками, закачала головой. Ребята умолкли, смотря друг на друга с недоумевающей настороженностью. В этот момент в коридор вошли с авоськами в руках две пожилые женщины — тетушка Ирма и жена покойного доктора Колоскова Клавдия Поликарповна.
Тетушка Ирма недовольно покосилась на меня. Клавдия Поликарповна же обрадованно вскрикнула:
— Слава богу, живы-здоровы!
Агриппина Дмитриевна попросила женщин привести в порядок детей, покормить их, а мы с ней вышли из дома и снова уселись на скамейку возле беседки.
У меня не хватило решительности первым начать разговор. Агриппина Дмитриевна почему-то тоже тянула с его возобновлением. Лишь после, сняв с ног туфли, подала голос:
— Видите, и у меня склерозик начинается: забыла переобуться, а эти, новые совсем, не растоптались, жмут… Итак, извините, на чем же мы остановились?
Я думал о Петруше. Мальчик, с вытекающей из уголка рта струйкой слюны, как бы продолжал стоять перед моими глазами.
— Надеюсь, Свирид Карпович ни в чем не виноват, — наконец решился сказать я. — Ведь с Верой Павловной…
— Вот-вот! — воскликнула Агриппина Дмитриевна. — Я поняла вас. Да, более всего я виновата, что мои дети растут неполноценными. К несчастью, слишком поздно я поняла, что мне нельзя, противопоказано иметь детей. Никогда не посмею еще раз выйти замуж…
На шее у нее вновь затрепетала голубенькая жилка.
— Но совсем недавно вы готовы были сойтись с первым мужем, — не пощадил я ее. — И у вас могли быть
