Они с Церерой пришли только для того, чтобы предупредить нас. Что бы за этим ни последовало, винить их не в чем.
Женщина по имени Рехема вроде была готова возразить, пока не смирилась либо с тщетностью подобных попыток, либо с правдивостью слов Табаси. Какова бы ни была причина, лицо у нее вдруг опустело, когда вся ярость оставила ее. Перемена была настолько внезапной, что она едва не рухнула без чувств, и лишь вмешательство Цереры удержало ее от падения. Немного придя в себя, Рехема уставилась на правую руку Цереры у себя на предплечье, потрясенная дерзостью этой девчонки, которую она буквально только что обвинила в своем горе.
– Простите, – произнесла Церера, убирая руку. Рехему немедленно окружила группа женщин, и их балахоны покровительственно сомкнулись вокруг нее, словно лепестки цветка, чтобы защитить ее от дальнейших страданий.
– Мы должны вернуть Сааду, – решительно произнес Табаси, но Церера услышала в его голосе надлом, порожденный отчаянием.
– Саада мертва, – сказал Лесник так мягко, как только мог.
– Мы этого не знаем.
Но Церера думала, что он знал. Все они были свидетелями того, как в глазах у Саады потух свет, когда гарпия вздернула ее в воздух, выдавливая из нее последние остатки жизни. Вроде как послышался глухой треск, когда сломался позвоночник Саады, но Церера не могла быть в этом уверена – или же просто пыталась убедить себя в этом.
– Табаси, – произнес Лесник, – посмотри на меня.
Убитый горем муж повернулся к нему.
– Ее больше нет, – продолжал Лесник. – И то, что было уже сказано, остается в силе: попытки выйти в ночь, полную фейри и гарпий, принесут лишь больше смертей.
– Я слышу тебя, Лесник, но я должен быть уверен, – ответил Табаси. – Если Саада мертва, то ее тело надобно вернуть и надлежащим образом похоронить. Я не допущу, чтобы ее кости были брошены в ущелье. Но все-таки согласен подождать до рассвета.
Церера понятия не имела, как именно Табаси предполагает извлечь останки Саады из пещер Выводка. Даже с веревками спуск был бы очень опасным, и это еще до того, как гарпии начали защищать свою территорию. Но Табаси готов был попытаться, даже если и всем, что ему удастся добыть, будут отдельные фрагменты тела. Это было ужасно, просто ужасно…
– Давайте немного отдохнем и восстановим силы, – предложил Лесник. – Я бы посоветовал выставить дозорных, хотя сомневаюсь, что фейри вернутся.
Ему не требовалось добавлять, что благодаря нападению гарпий фейри частично достигли того, что намеревались сделать. Не упомянул он и о самих гарпиях – им тоже уже не было нужды возвращаться в деревню, по крайней мере, при наличии трупа, который мог занять их.
– А Баако? – спросил Табаси. Он огляделся, ища своего сына среди присутствующих, но так и не смог его обнаружить. – Разве его еще не нашли?
Последовало всеобщее покачивание головами.
– Его мы тоже будем искать при свете дня, – сказал Лесник.
– Я хочу убить их, – произнес Табаси. – Я хочу убить их всех до единого!
Лесник ничего не ответил, но Церере не потребовалось особых усилий, чтобы прочесть его мысли: «Значит, у тебя с фейри очень много общего».
Рядом стоял Дэвид. Как он мог любить это место – такое опасное, столь полное всяких несчастий? Но потом Церера вспомнила свою собственную жизнь в… Она собиралась уже назвать это «реальным миром», но кто теперь мог сказать, что было реальным, а что нереальным? Лучше было назвать его «прежним» миром, с ее прежней жизнью. В том мире тоже хватало страданий, и Феба – лучшее тому доказательство. Для некоторых людей в нем все это становилось совсем уж непосильным, да и сама Церера была уже близка к тому, чтобы почувствовать то же самое. Что поддерживало ее на плаву, так это любовь к дочери и обязанность не бросать ее, а также те моменты покоя и красоты, которые дарованы каждому, – те радостные события, сколь бы мимолетными они ни были, которые делают жизнь более-менее сносной и позволяют нам жить дальше. Дэвид научился мириться с ужасами этого места, этого иного места, потому что оно позволяло ему снова быть со своей женой и сыном. Если сосредоточиться только на худших аспектах существования, они становятся всем, что ты видишь, хотя они – это далеко не все, что в нем есть, пусть даже все и представляется в самом мрачном свете.
Пока Табаси стоял, опустошенный и безутешный, появилась Ими, оплакивающая свою потерянную мать. Отец обнял свое дитя, и душевная боль двоих слилась в одну. Церера ушла, оставив их наедине с их горем, но не совсем уж одинокими.
«Будем двигаться дальше, – подумала она. – Это не единственное, что нужно сделать, – просто лучшее, что нам остается».
* * *
Когда Церера уже из последних сил тащилась в спальню, отведенную для нее Саадой, стремясь урвать хотя бы часок-другой сна, прежде чем они снова отправятся в путь, снаружи донеслись крики:
– Баако! Это Баако!
Церера присоединилась к толпе, возглавляемой Табаси и Лесником, которая направлялась к реке. Там, на противоположном берегу, у развалин сгоревшего моста, стоял Баако. Лодка с экипажем из четырех деревенских жителей – двое, чтобы грести, и еще двое, чтобы следить за возможными неприятностями, – уже двигалась по воде, чтобы забрать его. Баако быстро помогли забраться внутрь и привезли обратно. Его отец был первым, кто приветствовал его, когда нос лодки коснулся берега, и вошел в воду, чтобы обнять сына, но Баако едва ли отреагировал на это проявление чувств, безвольно свесив руки по бокам. Церере показалось, что он находится в состоянии полного шока, хотя в остальном не пострадал. Ему принесли одеяло, чтобы согреть, и с помощью отца Баако безучастно побрел к себе домой, сопровождаемый свитой из местных жителей. Когда они добрались до главного дома деревни, там их уже ждала Ими. Она позвала своего брата по имени, но тот не откликнулся.
– Он не в себе, – объяснил ей какой-то старик. Церера подумала, что они могут быть родственниками, поскольку слышала, как во время трапезы Ими называла его дядей, хотя Лесник объяснил ей, что в этой деревне такие слова, как «дядя» и «тетя», используются молодыми и просто для выражения симпатии к старикам, даже к тем, с кем они не состоят в родстве. – Он увидел нечто настолько ужасное, что это лишило его рассудка. Ему нужны отдых и безопасность родного дома. Они приведут его в чувство.
Но Ими это вроде не убедило, равно как и Лесника, который наблюдал за Баако с явной настороженностью – даже, как могла бы
