Билл с удовольствием согласился помочь, и мы часа полтора мотались по окрестностям на его списанном школьном автобусе, пока не нашли ранчо, где хозяин-мормон подарил мне кипу прессованного сена. Он жил в месте с названием, которое надо было бы придумать, если бы оно уже не существовало – Долина Счастливых Лошадей.
Конгрессмен
24 августа
В районе поселка Элдер Ридж водитель монструозного самосвала для транспортировки мусора, Райли Бондс, припарковал свое вонючее чудовище на обочине и подошел узнать, как у нас дела. Второй день Райли, челноча между Вала-Вала и Даллесом, наблюдал мое неспешное продвижение на запад и завидовал моей скорости. Вот и решил остановиться и поговорить за жизнь. Оказывается, устроиться мусорщиком в США – это все равно, что выиграть в лотерею: нужно быть счастливчиком. Эта работа престижная и хорошо оплачиваемая, но смрад – он и в Америке смрад, и мечтал он вот о такой, как моя, жизни на дороге.
Мультимиллионер Малкольм Форбс учил сына: «Знаешь, каков ответ на 99 вопросов из 100, сын? – Деньги!» Но мусорщик Райли написал в моем дневнике: «Анатолий, у тебя хватило потрохов предпринять такое путешествие. Деньги и вещи владеют людьми в этой стране, а не наоборот. Поздравляю со свободой».
Километрах в трех западнее поселка Рузвельт мы отдыхали с Ваней на краю зеленого поля. Рядом остановился джип, и двое лысеющих мужиков подошли поприветствовать нас. Ими оказались конгрессмен Док Хэйстингс с сыном Коллинзом, которые возвращались с пре двыборной поездки в Сиэтл. Первый раз в жизни мне пришлось пожать руку такой важной шишке, как конгрессмен США. Но здесь, в пустыне, мы были странниками, уставшими от дороги и желавшими человеческого общения. Док угостил меня банкой холодной кока-колы, и, прихлебывая ее, мы поговорили недолго о наших путях.
Член палаты представителей Док Хэйстингс возглавлял в Вашингтоне Комитеты по очистке ядерных отходов, защите вымирающих видов животных и растений, а также Комиссию по правам собственности. А еще он был помощником председателя Комитета национальной без опасности и членом Комитета по национальным ресурсам. Ну как один человек может справиться с таким количеством обязанностей? Похоже, Хэйстингсу нравилось работать конгрессменом и быть на вершине власти, общаться накоротке с главой Палаты Представителей, самим Президентом и принадлежать к сильным мира сего.
Не могу сказать, что я очень позавидовал его жизни. Ведь столько было в Вашингтоне желающих подсадить Дока и занять его место! Значительно меньше людей хотело бы скинуть меня с облучка телеги. Я пожелал ему быть переизбранным в Конгресс, а он написал: «Анатолий, всего наилучшего в твоем путешествии через наш уголок мира». Как я позже прочел в газетах, Док был-таки переизбран еще на один срок, но и я доехал до Тихого океана.
Следующую остановку я сделал на ранчо Роберта Ли. До сих пор не могу понять, откуда у англосакса взялась такая китайская фамилия. Боб устроил Ваню в тенечке и задал свежего сена.
Боб владел 600 гектарами земли да еще арендовал у государства 2000, но плата за это была символической – порядка 30 центов за гектар ежегодно. Наверное, он был доста точно зажиточным, чтобы оплачивать расходы младшего сына Марка в медицинском институте. Ведь год обучения там стоит в среднем 50 000 долларов, а весь курс – 300 000. Правда, позже Марк должен будет выплатить родителям этот долг.
Старший сын Дэйл решил остаться на ранчо и перекупить его у отца после ухода того на пенсию. Наверное, это правильно, что дети должны заработать свое право на наследство. Таким образом, ушедшие на покой родители не чувствуют себя сидящими на шее детей: ведь, в конечном счете, деньги остаются в семье.
Ли предложил остаться на ночевку, но я почему-то с присущей мне и хорошо выношенной и сохраненной по сю пору глупостью решил отказаться и продвинуться с Ванечкой еще на пяток километров, о чем вскоре пожалел. (По поводу глупости: хороший стих написал мой приятель Валера: «Что несете? – Чушь несу! – Донесете? – Донесу!») Иногда мне кажется, что мне хорошо только тогда, когда мне плохо.
Ниже речной дамбы, названной в честь какого-то Джона Дэя, был отведен участок берега реки, где туристы могли бесплатно остановиться на ночлег.
Подходящий для ночевки островок зелени, в тени деревьев и с зеленым же пастбищем, оказался лагерем для пациентов дурдома, вывезенных на пленэр под неусыпным оком воспитателей. Они с детской радостью окружили лошадь с телегой и начали гладить так интенсивно, что я испугался – здесь, на нем, и сонанируют. А еще боялся, что Ваня кого-нибудь из этих любящих зашибет ненароком. Обычно такие люди безопасны в поведении, поскольку их агрессивность врачи контролируют лекарствами, но их реакции подчас непредсказуемы. Вот и счел за лучшее проехать дальше.
Следующая стоянка казалась идеальной – с обилием травы, тенью деревьев и ручьем, журчащим рядом. Но не успел распрячь лошадь, как с деревьев и кустарников на нас посыпались полчища яростных муравьев, защищавших свой уголок планеты. Клещей здесь тоже было в изобилии, они неспешно ползли по одежде с секретными подарками типа приличного энцефалитика, либо боле е привычного здесь его варианта, называемого «болезнь лайм». Пришлось срочно запрягать Ванечку и, позорно отступая, уже по дороге стряхивать с себя и лошади всю эту живность.
Теперь, уже в третий раз, остановился на открытой площадке, возле речной старицы, где травы почти не было, но у меня имелся запас сена, подаренного Робертом Ли. С берега реки принес плавника и соорудил мощный костер. Искры летели в небо и где-то там смешивались со звездами. Чем ближе к цели путешествия, тем меньше сверкала моя путеводная звезда Венера. Уходя за горизонт, она напутствовала: «Теперь и сам без меня доберешься. Позовешь, когда очень буду нужна».
Утром, проехав по грунтовой дороге вдоль речки пару километров, с удивлением обнаружил, что моя 14-я дорога ушла круто в горы, а грунтовка вела к мосту через реку Колумбию, обратно в штат Орегон. Ну да чем хуже – тем лучше. Мне все равно вскорости нужно было пересечь эту реку, чтобы попасть в Портленд.
Хайвэй 84 ремонтировался, и колонны машин стояли в ожидании разрешения двинуться. Для нас же дорожники сделали исключение, и мы могли ехать там, где автомобилистам было запрещено. Дорожницы с желтыми сигнальными флажками и задубелыми от солнца лицами млели при виде моего красавца Вани, а я млел от их первозданности.
Город Даллес стоит рядом с дамбой одноименного названия. Когда Льюис и Кларк в 1806 году возвращались домой с побережья Тихого океана, они отметили в дневнике, что здесь был «самый крупный в этой стране рынок, где торговали только индейцы». Вскоре обнаружил я в городе Даллесе массу рынков – и никаких тебе индейцев.
В 1836 году эти края навестила Нарцисса Уитмен. Она сопровождала мужа-миссионера от самого восточного побережья и была первой белой женщиной, появившейся в этих краях. Нарцисса писала о трудностях путешествия через эти земли: «Мы прибыли в Даллес до полудня. Наш бот не мог дальше двигаться из-за двух огромных скал, перегородивших реку. Воды ее прорывались между ними узким каналом с бешеной скоростью. Мы были выну ждены высадиться и пройти пешком три километра, неся на плечах бот».
Эта феноменальная женщина сопровождала мужа во всех трудностях жизни миссионеров тех времен. Поселившись в форте Ванкувер, ее муж построил миссию и школу для крещеных детей индейского племени кэйюз. Будучи врачом, он успешно лечил как белых, так и краснокожих обитателей этой земли. Но в 1847 году белые поселенцы занесли с собой в эти края корь, которая косила индейских детей, не имевших к ней иммунитета, но не приносила большого вреда детям белых. Индейцы решили, что белый доктор-миссионер отравляет их детей своими лекарствами. Они ворвались на территорию миссии и раскроили череп Уитмена томагавком. Стоявшая рядом с мужем Нарцисса получила пулю в любящее сердце.
Для большинства иммигрантов середины прошлого века в Даллесе заканчивалась наземная часть Орегонской тропы. Ниже водопадов можно было погрузить повозки на паромы и плыть дальше по реке до Колумбия-сити, так раньше назывался Портленд. В 1852-м году молодой эмигрант Эзра Микер прибыл сюда с родителями и описал позже состояние попутчиков: «После трудных дорог вдоль берегов рек Плат и Снэйк и пыльных пустынь Орегона состояние прострации обрушилось на эмигрантов. Они сидели на палубе парома в ступоре. Истощение и молчание были полными. Неожиданно кто-то запел: «Дом, мой дом родной…» – и все 500 человек на флотилии паромов подхватили песню. Мужчины не скрывали слезы и плакали, как дети».
Ну а вот мне не удастся пересесть на паром за неимением оного. Нужно следовать тропой тех переселенцев, которые не имели денег на паром и вынуждены были ехать дальше, по перевалам горы Худ. Что же касается слез, то я бы с радостью поплакал иногда. Только это можно себе позволить, если рядом есть кто-то, готовый посочувствовать. А какое удовольствие плакать в одиночку?
