— Тьфу! — сплюнул Логунов. — Скажешь же…
— Не тот объект, — продолжая усмехаться, согласился Гриднев. — Так вот и копится эта самая нежность, наружу не выливается. И муторно человеку делается, накаляется он до предела. Плесни на него, вода зашипит. Плеснули на тебя каким-то подметным письмом, вот и зашипел ты. Скажи, что не так?
Логунов закрыл ладонями лицо и ничего не ответил.
— Дай-ка мне то письмо. Прочту на досуге.
— Возьми, — Логунов вынул из правого кармана брюк письмо в синем конверте, сложенное вдвое, и протянул Гридневу.
Не читая, Гриднев спрятал его в нагрудном кармане.
— Может, и верно говорите вы, — остывая, вздохнул Логунов. — Сосет у меня на сердце. Моя Дуня баская, кровь с молоком. На нее всяк заглянется. Эх, дожить бы…
Он махнул рукой, лег на спину и устремил взгляд в сине-голубое бездонное небо.
— А что такое баская? — спросил Гучков.
— На Урале так говорят. Красовитая, значит, — ответил Логунов, не поворачивая головы.
— В нашей МТС как-то весной приключилась такая история, — начал Гриднев, тоже поворачиваясь на спину. — Надоело жене агронома дома сидеть. Пошла работать учетчиком в тракторную бригаду. А в бригаде все мужики…
Ему не удалось рассказать, что произошло с женой агронома: на лужайку прибежал Байсаров. У него был радостно-возбужденный вид.
— Ага, вот вы где! — воскликнул он и протянул Логунову письмо: — Почтальон почту принес. Получай.
Повернувшись на живот, Логунов торопливо распечатал письмо и прочел: «Троша, разрешите вас побеспокоить и передать лично от себя свой скучный и чистосердечный пламенно-горячий и любимый привет с крепким любимым поцелуем и с крепким рукопожатием вашей правой ручки».
Писала Дуня. Прочитав письмо, он бережно свернул его и спрятал в карман. Потом повернулся к Гучкову и с некоторой растерянностью сказал:
— Понимаешь, какое дело, назначили Дуню бригадиром полеводческой бригады.
На его лице отразилось и изумление, и радость.
Гучкову никто писем не слал. Каждый раз, когда почтальон приносил в роту письма, он мрачнел и уединялся. Так и сейчас, когда Байсаров подал Логунову письмо, он лег лицом на плащ-палатку и закрыл голову руками.
При словах Логунова он поднял голову и без улыбки сказал:
— Почетом, видать, пользуется. На такую должность мокрохвостку не поставят. Голову иметь надо. А ты с подозрениями. Смотри не обидь.
— Я еще не отписывал ей о своих подозрениях.
— И не надо. Интересно, как там, в тылу, живут?
— Пишет, что все бабы дружно работают. У них соревнование. Кто лучше поработает, тот поедет с делегацией Челябинской области на фронт. В области готовят эшелон подарков.
— И вдруг тебе повезет. Приедет твоя Дуня и повиснет на твоей шее.
— О! — только и мог выговорить Логунов, блаженно улыбнувшись.
Он откинулся на спину и закрыл глаза. И сразу будто увидел темные, выгнутые дугой брови и пухлые губы своей Дуни. Хорошо же было, когда они вдвоем с песней шли в полеводческую бригаду! Солнце ласково, как сегодня, греет парную землю, покрытую зеленым ковром трав, щебечут разные птахи, а воздух до того ароматный, что глотать хочется, как домашнюю брагу, что варила Дуня. А какие блины и оладьи умела печь она — во рту тают! А зимой, когда он приходил с работы, жена угощала его сочными пельменями.
— Эх! — мечтательно произнес Логунов, очнувшись от воспоминаний. — Кабы встретиться!
Около блиндажей один за другим прогремели три пистолетных выстрела. Разведчики, лежавшие на лужайке, недоуменно переглянулись.
— Пошли-ка, — сказал Гриднев. — Может, что случилось.
Около командирского блиндажа стоял Глушецкий и радостно улыбался.
— Артем Архипович! — воскликнул он, увидев Гриднева. — Слышали салют?
— В честь чего салют-то?
— В честь сына! Письмо получил…
— Поздравляю. — Гриднев добродушно ухмыльнулся. — С вас полагается…
— Еще бы!..
На лице Глушецкого было ликующее выражение. Знали бы боевые друзья, сколько радости доставило ему сообщение о рождении сына!
Рождения ребенка он ждал давно и как будто бы уже привык к мысли, что скоро станет отцом. Но, читая письмо, в котором Галя сообщала о рождении сына, Николай испытывал необычайное волнение. Внутри его все дрожало от радости, от прилива нежности к жене и сыну, которого он еще не видел.
Он даже поцеловал письмо и принялся перечитывать его снова. А когда читал вторично, то мысли его залетели далеко вперед. Ему уже думалось о том дне, когда кончится война и он вернется с семьей в Севастополь. Каждый вечер он будет ходить с сыном на Приморский бульвар. А когда сын подрастет, поведет его на мыс Херсонес и расскажет, как воевали отец и его товарищи. Свозит его и на Малую землю.
«Воспитаю его настоящим моряком», — думал Глушецкий, улыбаясь своим мыслям.
Ему захотелось как-то отметить рождение сына. Выскочив из блиндажа, он трижды выстрелил из пистолета — салют в честь будущего моряка.
Поздравив командира, Гриднев заметил:
— Надо бы вам похлопотать об отпуске на несколько дней. Проведали бы…
— Точно, товарищ командир, — поддержал Гучков.
— А вот возьмем Новороссийск, тогда и похлопочем об отпуске, — сказал Глушецкий, подавляя вздох.
Конечно, ему хотелось бы сейчас на крыльях помчаться в Сочи. Но разве можно сейчас проситься в отпуск! Встречу придется отложить до подходящего случая.
Вернувшись в блиндаж, Глушецкий сел писать поздравительное письмо жене.
Капитан Новиков вошел, когда Глушецкий, весело посвистывая, заклеивал конверт. Не здороваясь, капитан сел на табурет и несколько минут молчал.
— Чего такой веселый? — хмуро спросил он наконец.
— По случаю семейной радости. Сын родился, — ответил Глушецкий, ласково блестя глазами.
— В такое время? Не одобряю, — тряхнул головой Новиков. — Впрочем, меня это не касается. Можете жениться, расходиться, рожать — это ваше дело.
«Сухарь ты, и больше ничего», — хотелось сказать Глушецкому. Но он сдержался и только справился о причине прихода капитана.
— Пришел проститься, — сказал капитан и криво улыбнулся. — Полковник отчисляет меня. Оно, пожалуй, и к лучшему.
Он замолчал, скривив губы.
— Угости меня, Николай, перед отъездом. Дай мне такую дозу, чтобы до полночи спал. В полночь проснусь и пойду к берегу. Утром меня уже не будет на Малой земле.
Глушецкий окликнул старшину, и через минуту перед капитаном стояла бутылка водки. Выпив залпом стакан, капитан повеселел.
— В апреле день рождения Гитлера, — сказал он, облизывая сухие губы. — Командующий Семнадцатой немецкой армией решил преподнести своему фюреру подарок — утопить в море советских десантников. Свою клятву он скрепил собственной кровью. Так что скоро начнется какофония. Разведчики из потаповской бригады привели «языка», он и рассказал эти новости.
Новиков выпил еще полстакана, закусил куском американской консервированной колбасы и, презрительно щуря глаза, продолжал:
— Тоже мне — мистик. Уколол булавкой палец, выдавил каплю крови и ею расписался — и это должно означать какой-то таинственный обряд. Тьфу! Чтобы сдвинуть малоземельцев, нужна большая сила. Земля наша хоть и называется малой, как-никак стволов — артиллерийских и минометных — до пятисот наберется. И танковый дивизион имеется.
— У них побольше нашего примерно в пять раз, — заметил Глушецкий.
— Ну и что? Наши основательно закопались. Но бои, конечно, будут ожесточенные. Советую закопаться поглубже. Сделайте огневые рубежи на случай прорыва обороны. Все равно бездельничаете.
Новиков выпил еще полстакана, но закусывать не стал.
— Эх, Глушецкий, как я опустился, — язык капитана уже стал заплетаться. — Меня осуждают. Ну и пусть! Им не понять. Кажется, кто-то из великих мыслителей или писателей говорил, что самые грустные в мире слова: «А мог бы». Мог бы и быть другим, если бы… Верно, черт возьми! Однако, Глушецкий, мне пора спать. Я надоел тебе… Я это понимаю… Я всем надоел… И себе надоел. Сейчас допью и пойду вон.
Опорожнив бутылку, Новиков поднялся и молча вышел. Разведчики уложили его в одном из блиндажей.
Глушецкий пригласил к себе Крошку и Семененко.
— Отдых наш, надо думать, кончается, — заявил он и рассказал им о том, что услышал от капитана.
— Потребуются контрольные пленные, — сразу догадался Крошка.
— Вот именно, — подтвердил Глушецкий. — Создадим три группы для наблюдения и на рассвете отправимся подбирать объект для разведки.
Договорившись с командирами взводов, Глушецкий пошел в штаб бригады.
2
Командующий десантом на Малой земле приказал всем командирам в течение суток любой ценой добыть контрольного пленного.
