Она ведет себя как знатная римская девушка, приученная скрывать свои чувства, – девушки такого типа, конечно, еще существовали во времена поэта.
До нас дошел также интересный отрывок из «Ахиллеиды» Стация. Достойно крайнего сожаления, что произведение осталось незаконченным, так как в нем поэт предстает перед нами с самой лучшей стороны. Он повествует о юности Ахилла: мальчик, живя под присмотром кентавра Хирона, вместе со своим другом Патроклом отправляется на охоту, или купается в реке под надзором Хирона, или после трапезы играет на лире и поет старинные песни о героях. Его мать Фетида, тревожась за сына, старается не пустить его на Троянскую войну, нарядив его женщиной и отвезя ко двору Ликомеда. Там он живет как девушка среди других девушек, но вскоре в нем пробуждается мужское начало, он влюбляется в Деидамию, красивейшую из своих подруг, и в ночной любовной сцене открывает ей свою личность и овладевает ею. Далее поэма рассказывает, как прибывают греческие послы и как они посредством хитрости находят юного героя. Он присоединяется к ним; рассказав отцу Деидамии, кто он такой, он просит ее руки и, после того как его сватовство одобрено, оставляет под опекой старика внука. Сам же он отправляется на войну, с которой уже не вернется.
Как говорит Риббек, здесь Стаций пользуется прелестным эллинистическим искусством миниатюры. А его случайные стихотворения, «Сильвы», пронизаны тем же духом.
Стаций, беспечный уроженец итальянского юга, искусный и образованный стихотворец, жил в том же самом мире, что и Марциал с Ювеналом, но видел его совсем в ином свете, чем эти двое, произведения которых наполнены беспросветным мраком. Создается впечатление, что он наслаждался внешним блеском богатого и напыщенного римского общества, но никогда не пытался более пристально вглядеться в проблемы своей эпохи. Для него было достаточно воспроизводить и приукрашивать ее яркие цвета: загородная вилла или статуя, термы или сад – он мог изящно описать любую внешнюю красоту такого рода. Разумеется, найдется у него и гимн во славу императора, пригласившего его на обед («Сильвы», iv, 2). Для нашего исследования особый интерес представляют его свадебные стихотворения и погребальные элегии, в которых содержится значительно больше личного элемента, чем в других стихах. В этих элегиях поэт выражает сочувствие осиротевшим друзьям словами, полными такта и деликатности (напр., ii, 1; iii, 3), а иногда и в виде изысканных миниатюр (напр., ii, 1, 50 и далее); в свадебных песнях порой содержатся сюжетно завершенные рассказы, полные мифологических аллюзий (напр., i, 2). К несчастью, нехватка места не дает нам возможности привести примеры этих изящных стихотворений, как бы ни были они уникальны в своем роде; остается лишь надеяться, что современный поэт когда-нибудь вновь откроет их для мира, забывшего об их красоте. (При чтении свадебных гимнов Стация становится ясно, по крайней мере, одно: даже в период Домициана в Риме все еще встречалась чистая и благородная любовь между супругами.).
Лучше известен современник Стация, поэт Марциал. Мы заводим о нем разговор не потому, что он интересен нам как блестящий мастер эпиграмм, которому столь щедрую оценку дает Лессинг, или как едкий сатирик, часто упоминаемый другими критиками. Мы должны рассматривать Марциала в первую очередь как знатока сексуальной жизни Рима – в этой области он предстает просто кладезем информации. Эту тему он развивает, в сущности, настолько откровенно и неприукрашенно, что в своей книге мы вынуждены отказаться от пересказа всего, что он говорит; ограничимся лишь немногими цитатами.
Марциал с видом знатока рассказывает обо всех возможных разновидностях сексуального поведения: от нормальной любви мужчины к женщине до самых изощренных и причудливых форм разврата. Тем не менее было бы неверно сделать вывод, что сам Марциал был законченным сластолюбцем. Лессинг в своем эссе «Эпиграмма» уже задавался этим вопросом и ответил на него отрицательно. Сам Марциал почти теми же словами, что и Катулл с Овидием, заявляет, что «пусть шаловливы стихи – жизнь безупречна моя» (i, 4). В другом месте он говорит еще выразительнее (i, 33):
Что пишу я стихи не очень скромноИ не так, чтоб учитель толковал их,Ты, Корнелий, ворчишь. Но эти книжки,Точно так же как женам их супруги,Оскопленными нравиться не могут.Иль прикажешь любовные мне песниПеть совсем не любовными словами?
Весьма справедливо он переадресовывает упреки своей эпохе (iii, 86):
Чтоб не читала совсем ты игривую часть этой книжки,Я и внушал, и просил, ты же читаешь ее.Но, коль Панникула ты, непорочная, смотришь с Латином,То не найдешь ничего худого в книжке. Читай!
Итог своим поэтическим задачам Марциал подводит в эпиграмме viii, 3:
Или сандалий сменить на котурн трагический хочешь,Или войну воспевать тяжкую в строгих стихах,Чтобы надутый читал тебя голосом хриплым учитель,К негодованью девиц и благонравных юнцов?Пусть это будет писать, кто суров чересчур и степененИ освещает кого лампа средь ночи глухой.Ты же игривый свой стих пропитывай римскою солью,Чтоб, прочитав его, жизнь нравы узнала свои.
Но об основной цели своих эпиграмм поэт говорит так (x, 33):
Лиц не касаясь, они только пороки громят.
Марциал не приводит подлинных имен, только псевдонимы.
Что нам известно о жизни самого Марциала? Во-первых, родом он из маленького испанского городка Билбила, и он сам знал, что в нем нет римской крови (x, 65):
Почему ты меня – гибера, кельта,Горожанина Тага – кличешь «братец»?Или кажемся мы лицом похожи?Ты гуляешь, завит и напомажен,Я хожу, как испанец, весь взъерошен;Каждый день волоски ты вытравляешь,У меня на ногах, щеках щетина.
Он приехал в Рим в 64 году и попытался обеспечить себе положение и доход адвокатской практикой, но вскоре оставил юриспруденцию, поскольку его сильнее привлекала поэзия. Все же ему пришлось вести тяжелую борьбу, чтобы удержаться на плаву: он горько жалуется (очевидно, исходя из личного опыта), что поэт едва ли может прожить в Риме (iii, 38). Он был вынужден провести долгие годы жизни в положении клиента, зависящего от богатых людей. Ему приходилось угождать знати и богачам, развлекать их на пиршествах меткими шутками и остроумными стихами, приходить к ним ранним утром в надежде получить приглашение на обед вечером и всячески унижаться. Именно посещая сенаторов и всадников, он написал свои первые стихотворения (очевидно, по заказу) и стал распространять их списки среди своих покровителей, получив таким образом известность до того, как выпустил свой первый поэтический сборник. «Его эпиграммы походили на изысканный ликер с его стимулирующим воздействием на нервы – чем крепче, тем лучше» (Риббек). Он встречался со многими известными поэтами своего времени: восхищался Силием Италиком, а Ювенал был его хорошим другом. Вдова Лукана, Полла Аргентария, была для него «царицей» (x, 64), то есть ей, наравне с другими, он был обязан какими-то знаками расположения. Но он оставался бедняком, жил на третьем этаже в большом многоквартирном доме в шумном римском квартале, где его ранним утром будил звук розги школьного учителя по соседству или его громкий голос, отчитывающий учеников. У него было маленькое имение в Сабинской области, но на его бесплодной почве ничего не рождалось, а крыша дома протекала в дождь. Если он приглашал нескольких друзей на обед в Риме (что случалось довольно редко), меню было очень скромным: немного овощей, жареный козленок, тунец, яйца, сыр и фрукты (x, 48; xi, 52). Ему часто приходилось ходить без плаща, и он был вынужден унижаться, выпрашивая плащ у одного из богатых друзей (viii, 28). Вполне естественно, что ему приходилось зависеть от могущественных людей Рима, в том числе и от самого могущественного – императора Домициана; пользуясь любым случаем, он пишет об императоре с такой угодливостью, которая зачастую омерзительна. Но очевидно, что его лесть не имела успеха, так как он ни разу не поблагодарил Домициана за какой-либо дар.
Под конец своей жизни он некоторое время провел в деревне под Аквилегией с другом – без сомнения, отдыхая от своего тягостного статуса зависимого человека. Жизнь на дне приучила его довольствоваться малым. Он так пишет своему другу Юлию Марциалу (x, 47):
Вот что делает жизнь вполне счастливой,Дорогой Марциал, тебе скажу я:Не труды и доходы, а наследство;Постоянный очаг с обильным полем,Благодушье без тяжб, без скучной тоги,Тело, смолоду крепкое, здоровье,Простота в обращеньи с друзьями,Безыскусственный стол, веселый ужин,Ночь без пьянства, зато и без заботы,Ложе скромное без досады нудной,Сон, в котором вся ночь как миг проходит,Коль доволен своим ты состояньем,Коли смерть не страшна и не желанна.
Но жизнь отказывала ему в подобных дарах. Лессинг доказал, что Марциал никогда не был женат, и если иногда он говорит об uxor (жене), то это вовсе не указывает на его собственный брак. Но суждение Риббека слишком жестоко: «Марциал познал счастье и боль, но, видимо, в его жизни не было ни мгновения искренней любви». По меньшей мере у Марциала было несколько близких подруг; кроме того, он питал исключительно глубокие чувства к красоте молоденьких мальчиков и воспел их очарование во многих стихах. Мы должны признать, что у Марциала (от природы бисексуального) гомосексуальная сторона была развита очень сильно. Нам встречается случайное упоминание о мальчике, которого автор скрыл под псевдонимом Диндим (x, 42):
