Ромул помрачнел и выпрямился, сжав кулаки. Потом рассмеялся.
— Мы здесь одни, а я сам велел тебе говорить прямо. В любом случае, даже если боги сердятся, я знаю, как умаслить отца. Давай спокойно подумаем. Конечно, всё, что здесь делается с самого основания Рима, по обычным меркам — сплошная безнравственность. Но сейчас должно быть что-то особенное. Не могу вспомнить никакого недавнего преступления.
— Кровосмешение? Святотатство? Отцеубийство? — принялся перебирать грехи Перпена, но на все вопросы царь качал головой. — Значит, гневаются не небесные боги, а духи из Нижнего мира. Убийство родича? Непогребённые трупы? За кого-то не отомстили? Убили во время мира?
— Точно, — воскликнул Ромул, — два последних. Я уж думал, те злоключения забыты. Всё началось несколько лет назад, когда убили послов из Лавиния, но только в прошлом году был зарезан мой соправитель, и я в самом деле не стал за него мстить.
— Значит, их души не знают покоя и своим гневом навлекли на Рим этот грозный знак. Придётся их умилостивить. К счастью, это не так уж трудно, не надо казнить убийц или мстить за царя. Просто покажи, что осознал свой долг.
— Не учи меня, юноша. Я правлю здесь почти двадцать лет и умею успокаивать подданных. Исправить эти две оплошности ничего не стоит. Но надо придумать внушительный обряд, объяснить народу, что кровавый дождь не оставил вечного проклятия.
— От крови лучше всего отмыться, государь, — первый раз Перпена назвал Ромула царским титулом. — Пусть моются и стирают одежду в чистой воде. Если хочешь торжественности, воду можно сначала освятить и, может быть, окропить все дома в городе.
— Неплохая мысль. Вы, этруски, знаете толк в этих вещах. Имей в виду, я верю в богов, и ты, не сомневаюсь, тоже. Счастье, которым я наделён от рождения, часто меня выручает, но в отношениях с богами нужна честность, и я стараюсь не злить их лишний раз. Я постараюсь задобрить этих сердитых духов, сочиню прочувствованные молитвы и произнесу их от всего сердца. Но главная задача — успокоить не богов, а народ. В этом ведь нет ничего дурного. Так вот, насколько я понимаю, всеобщее омовение — этрусский обычай; не подскажешь ли, как его поторжественнее исполнить?
На другой день состоялось первое очищение города. Царь окропил священной водой все ворота и перекрёстки и в каждом доме налил по нескольку капель в бочку с водой для стирки осквернённой одежды. Когда все граждане очистились и почувствовали это, началось долгое и жаркое собрание. В конце концов было решено лишить гражданства сабинян, причастных к убийству послов. Им выделили достаточно времени, чтобы покинуть город; собственно, почти все они уже и так вернулись в родные холмы вскоре после гибели царя Тация. Таким образом, никого не казнили и не поставили под угрозу казни, но справедливость была восстановлена, причём всенародно. Духи убитых послов не имели больше никакого права преследовать живых.
Отомстить За смерть царя Тация, казалось, можно было лишь войной, но жители Лавиния, по счастью, сами испугались, узнав о зловещем дожде, и тоже отправили убийц в изгнание. Этим и было достойно закончено дело.
Тем не менее весть, что боги недовольны царём Ромулом, быстро облетела округу: счастье Ромула дрогнуло, предприимчивым будет чем поживиться. Римляне ещё убирали остатки скудного урожая, когда часовые подняли тревогу: приближалось вражеское войско.
Без объявления войны на Рим двинулось ополчение Камерия, небольшого городка из Этрусского союза. Враги перешли реку выше по течению, и римляне, строясь в боевой порядок, видели, как поднимается дым с горящих гумен. Этруски застали Ромула врасплох и надеялись захватить без боя несколько повозок зерна, но воины, привыкшие каждый день являться на Народное собрание, собрались быстро. После полудня римское войско уже шагало вверх по левому берегу.
Царя Ромула окружала в сражении небольшая охрана, остальных целеров он распределил по всему войску, чтобы поднимать боевой дух простых граждан и подавать пример беспрекословного подчинения приказу. Перпена попал в первый ряд среди сабинян из рода Тациев — эти могли начать самовольничать, и к ним надо было добавить несколько посторонних. Перпена не посмел отказаться, хотя ему и не хотелось идти в битву среди чужаков: они могли бросить его на поле боя и вовсе не обязаны были спасать в трудную минуту. Больше всего безопасность зависит от соседа справа, который прикрывает твой правый бок щитом, но к счастью, здесь оказался надёжный на вид немолодой воин. Как только войско двинулось, Перпена завязал с ним разговор.
— Я бился с толпами дикарей и два года жил разбойником, — сказал он, — но в настоящем бою никогда не был. В юности меня учили обращаться с оружием, как всех свободных этрусков, так что защититься я, наверно, сумею. Но не мог бы ты меня поправить, если я буду что-нибудь делать неправильно?
— Первый раз вижу вежливого целера, — сосед холодно покосился на его щит с царским знаком. — Не так большинство твоих дружков разговаривает перед битвой. Ладно, я буду приглядывать за тобой, если хочешь, но в общем ничего сложного нет. Просто держись на своём месте, возле меня, не лезь вперёд. Само собой, не отставай. Главное, когда ударим на врага, держать копья вровень. Увернёшься от вражеского копья и не старайся непременно убить воина напротив, чего зря надрываться, достаточно нажать покрепче, чтобы он начал пятиться. Я прикрою тебя справа, и не забывай, что слева Понтий надеется на твой щит, как ты на мой. Спокойно жми и положись на римское счастье. Если оно сильнее, чем у камерийцев, мы сомнём их, если нет — они нас.
— Непохоже, чтобы ты жаждал крови этих жалких трусов, которые так подло разорили наши поля, — улыбнулся Перпена.
— Я хочу выгнать их с римской земли, а убивать чем меньше, тем лучше. Незачем втягивать кучу народа в кровную месть, особенно когда царь не знает, чего она требует от порядочного человека. Все мои родичи думают точно так же. Можешь доносить, мне всё равно; я сенатор, и народ меня уважает. Если Ромул попытается меня запугать, я просто уйду домой в горы, а Рим пусть обходится, как хочет. Кстати говоря, я Публий из рода Тациев: пришёл в Рим потому, что так велел глава рода, и до сих пор не уверен, что он поступил мудро. А ты почему здесь и почему целер? Сограждане вышвырнули?
— Ты, кажется, не любишь целеров. Я и сам их не очень люблю, а царю служу, чтобы иметь пропитание не только на сегодня, но и на завтра. И город вовсе меня не выгнал — он был разрушен.
Публий что-то буркнул. Не слишком обнадёживает, когда рвёшься рассказать историю своей жизни, но Перпена всё равно описал страшный конец своего родного города и все разбойничьи приключения за два года скитаний. Публий молча выслушал его и наконец проворчал:
— Не так уж плохо. По крайней мере, ты не сбежишь и не переметнёшься к врагам. Но я бы предпочёл встретить кого-нибудь, кто пришёл в Рим, потому что хотел, а не потому, что больше было некуда податься.
— Не всё сразу. У нас на севере о латинских городах едва слышали. Я учился на жреца и уже сейчас вижу, что Рим богат счастьем; может быть, со временем я полюблю это место не хуже любого латинянина.
— Все вы, молодёжь, твердите о счастье, как будто стоит найти счастливый город и можно сидеть сложа руки, а работать будут высшие силы. Но всё равно у царя, который не потрудился отомстить за соправителя, счастье долго не продержится. Боги не любят тех, кто не хочет сражаться и мстить за товарищей.
— Мы с тобой сегодня поможем римскому счастью, — примиряюще ответил Перпена и дальше зашагал молча.
Сердитый ветеран начал ворчать и, если его не остановить, мог договориться до чего-нибудь совсем возмутительного и подстрекательского, о чём наёмный целер обязан доложить, а совершенно не годилось наживать врагов в чужом городе.
Скоро показались и камерийцы, которые ждали, выстроившись на пологом гребне. Римское счастье не подвело. С первой же атаки римляне потеснили врагов и нажимали, не давая тем остановиться. Какой-то камериец повернулся, чтобы побыстрее унести ноги, строй вокруг него смешался. Один за другим воины, испугавшись, что не могут доверять друг другу, стали тоже пускаться в бегство. Перпена заколол двоих копьём в спину, а за другими гоняться не стал, это было слишком утомительно, тем более что битву и так уже выиграли. Всего римляне перебили человек шестьсот.
Раздев убитых и собрав добычу, победители приготовились возвращаться, но у Ромула были свои планы. Он велел целерам подготовить войско к броску: воинам разрешили передохнуть и съесть кто что взял из дома, потому что всю ночь им предстояло идти, а с зарей напасть на Камерий.
Даже бывший разбойник Перпена и ветеран Публий подивились царской неуёмности, хотя и повиновались, как все. Только что была одержана великая победа, после которой подобает отправиться домой и устроить по этому поводу большой пир. А добычу надо поделить и убрать. Каждый благоразумный воин после победы по крайней мере один вечер сидит у очага и расписывает домашним свои подвиги, чтобы дети не забывали о славных деяниях предков. А тут царь Ромул заставляет воевать дальше.
