Теперь оставалось только ждать.
Медленно потекли минуты.
Ефим стоял рядом с джипом, положив руку на его огромный теплый капот. Мильштейн бродил вокруг, уже не особо скрывая висевший на плечевом ремне автомат, теперь – обычный «калаш».
Надюшка наконец проснулась и, сделав под руководством Натальи свои маленькие дела за задним колесом «патруля», приступила к нехитрому завтраку, предусмотрительно захваченному Натальей сладкому, посыпанному корицей и сахарной пудрой, «московскому» кренделю. Особенно вкусно запивать такой крендель кефирчиком, что, собственно, Надюха и делала.
Вокруг заметно просветлело, а главное – туман стал медленно отползать в глубь озера. Очень медленно, почти незаметно глазу береговая линия открылась, стало ясно, где кончалась суша и начиналась вода. Вода была абсолютно неподвижна: ни волн, ни ряби – штиль полнейший.
И Береславский, и Мойша напряженно вглядывались в молочную даль, надеясь заметить приближение Бакенщика – оба были уверены, что тот придет не посуху, а появится именно с воды. Смотрели в четыре глаза. И все равно проглядели.
Прямо из беловатого сумрака – как в мультфильме, безо всякого шума – вдруг нарисовалась длинная черная лодка. То, что она длинная, стало понятно через несколько секунд, когда ее нос, пропахав пару метров песчаного мелководья, замер у самого берега. А черная – потому что любой цвет на фоне тумана выглядит именно таким.
Бакенщик, «упакованный» в огромный непромокаемый плащ с капюшоном, сидел на веслах. Галина, как испуганная птица, скорчилась на корме.
Когда лодка, уткнувшись в дно, замерла, Бакенщик встал во весь рост и ловко, не обращая внимания на раскачивание, спрыгнул на берег – даже ног не замочил. Потом подтянул за веревку сразу приподнявшееся суденышко поближе к берегу и помог высадиться Галине.
Секунду они стояли молча, пока тишину не прорезал звонкий голос Надюхи:
– Мама, папа!
Она пулей пролетела разделявшие их метры и с разбегу оказалась на маминых руках, прижавшись к родному телу.
Даже Наталья, очень переживавшая предстоящее расставанье с уже ставшим родным человечком, чуть успокоилась – маму и папу ребенку никто не в силах заменить.
Посидев с минуту на маминых руках, Надюха перебралась на руки Бакенщика. Тот расстегнул свой огромный плащ и пристроил птаху в тепло, поближе к сердцу.
– Вы хоть успели устроиться? – спросил у Бакенщика Ефим.
– Да, все нормально, – без подробностей ответил Бакенщик.
Ефим отметил, что тот не назвал места их нового пристанища, но не обиделся: у этих людей свои, особые отношения с миром, непонятные остальным, а значит, не следует в них без спроса вмешиваться.
Наталья передала Галине рюкзак с детскими вещами. Отдельно – большую сумку с мощным ноутбуком, подаренным Надюхе Ефимом. И еще одну, поменьше – с подборкой DVD-дисков, вполне достаточных, чтобы заменить девочке среднюю школу, а, может, и не только среднюю.
– Как у вас с деньгами? – спросил Ефим у Галины, протягивая ей узкий конвертик.
– Спасибо, – улыбнулся Бакенщик, мягко отводя Ефимову руку. – У нас все в порядке. – И добавил, немного тише: – Вообще, спасибо за все.
– Не за что, – смущенно ответил Ефим.
– Мы поплывем уже, – сказал Бакенщик. – Пока лишних глаз нет.
– Конечно, – сказал Ефим.
Он взял на руки Надюху, последний раз прижал ее к сердцу – маленькое теплое чудо, сладко пахнувшее молоком и детским шампунем. Потом поцеловал в макушку. И осторожно, как драгоценный сосуд, передал Наталье. Та тоже поцеловала ребенка, а Надюха – ее.
Потом всех слегка удивил Мойша, попрощавшийся с Надюхой следующим образом: он церемонно встал перед юной леди на одно колено и, склонив свою птичью голову, почтительно поцеловал ей руку.
В результате всех этих церемоний у девчонки тоже заблестели глаза. Надо было заканчивать: долгие проводы – лишние слезы.
Бакенщик перенес Надюху в лодку, укутал ее плащом, похожим на собственный, только, разумеется, поменьше. Потом помог сесть в суденышко жене. Затем, отказавшись от помощи остающихся, столкнул лодку с песка и на ходу легко в нее запрыгнул.
– Надюха, мы еще встретимся? – неожиданно для себя самого спросил у девочки Береславский.
– Думаю, да, – после крохотной паузы ответила девочка.
Она говорила негромко, но над застывшей водой и в окружающей всех тишине фразы отчетливо слышались на расстоянии.
Ефиму отчего-то стало легче.
А потом Надюшка привстала со скамейки и весело крикнула:
– Ефим! Не путай больше Штрауса со Стравинским и Моне с Мане!
Береславский показал девчонке кулак и наконец впервые за сегодняшнее утро улыбнулся.
– До свиданья, Ефим, тетя Наташа, дядя Семен! – крикнула Надюха и замахала им рукой. Трое на берегу сделали то же самое.
Лодка внезапно, словно врезавшись в белую стену, вдруг стала стремительно уменьшаться. А еще через пару секунд – окончательно исчезла из виду.
Растворилась. Как будто ее и не было.
– Все, – грустно сказал Ефим. – Финита ля комедия.
Троица молча расселась по местам – причем Мильштейн все равно залез на самое заднее сиденье – «Патрол» взрыкнул двигателем и осторожно начал разворачиваться. Теперь, когда и туман, и темнота отступили, это не было сложным делом.
Еще через пару мгновений джип лег на обратный курс.
Еще один эпилог
Место: Москва.
Время: почти четыре года после точки отсчета.
Прошло еще полгода.
В раздобревшую от тучного десятилетия Россию – как, впрочем, и во все другие страны – пришел Его Величество кризис, во-первых – экономический, а во-вторых – глобальный.
Это серьезно сказалось на некоторых героях повествования. Например, художница и довольно крупный финансист Вера стала внезапно только художницей, поскольку ее крутая финансовая компания в одночасье приказала долго жить. Вера, правда, не особо горюет: по-советски бедной она уже никогда не будет, а времени для творчества неожиданно освободилось много. Так много, что у нее появились серьезные планы использовать любезного столичного дружка Ефима Аркадьевича Береславского не только как редкого (во всех смыслах) мужчину, но и как арт-продюсера.
Сам Ефим Аркадьевич тоже стал своеобразной жертвой кризиса. В глубине души он бы и не прочь повторить Верин путь, став свободным и небедным человеком. Но у него свои заморочки: «Беор» – это не просто имя и полтора десятка лет «эксплуатации», это еще и люди, которым просто так не скажешь «Всем спасибо!». Прожито с ними слишком много, и новых таких уже не будет.
А потому Ефим Аркадьевич снова, как на заре буржуйской юности, носится по Москве в поисках все сокращающихся заказов, сочиняет нетленный креатив про колготки и памперсы и мечтает о том времени, когда или кризис кончится, или «Беор», несмотря на все его усилия, честно разорится.
Наташка снова пошла работать, так как муж-капиталист в материальном смысле заметно сдал. Впрочем, ее это никак не напрягает: влюбилась-то она в свое время не в капиталиста. А то, из-за чего она влюбилась, несомненно, в нем осталось. В полной мере, несмотря на мало эстетичное утолщение любимого в одних местах и облысение в других.
Наташка, как и Ефим Аркадьевич, искренне желает «Беору» либо полного выздоровления, либо быстрой кончины, поскольку переживает, глядя на то, как переживает муж.
Хотя, конечно, это не тот градус переживаний по сравнению с газетными историями о разорившихся магнатах и «сдувшихся» миллиардерах.
То ли их с Сашкой Орловым бизнес мелок для трагедии, то ли, скорее всего, беспутный характер Ефима Аркадьевича не позволяет считать трагедией различного рода финансовые катаклизмы. Не голодают же! И вообще, любимая его поговорка: «Главное, чтобы дети не болели».
Вот почему история про свиной грипп взволновала его больше слухов о предстоящей девальвации рубля. Но опять-таки не настолько, чтобы эти тревожные известия лишили его аппетита. Не лишили.
А вот агуреевская ФПГ «Четверка» живет неплохо: ее хитрый босс со своей Дашей и кризис использовал фирме во благо, хватанув госсубсидий. Они, кстати, полностью расплатились с Ефимом по всем обязательствам, благодаря чему Береславский купил автомобиль мечты – мини-вэн для путешествий с поворотными креслами, раскладным столиком, диваном-кроватью и прочими радостными мелочами. Так что старый заслуженный «Патрол» будет теперь использоваться только при путешествии по гарантированному бездорожью (другими словами, довольно часто).
Ефим развлекался поворотами кресел и раскладыванием столиков целый час, после чего решил, что не царское это дело, и теперь поворачивает кресла Наташка. Она же все чаще садится за руль, поскольку супруг находит теперь удовольствие не только в вождении, но и в спокойном созерцании окрестностей. А созерцать и рулить одновременно все-таки некомфортно.
