– Ее переехал автобус. Вы что, не знаете? – поражена она.
– Где?
– Идемте, идемте.
Мы входим в огромную палату. При свете красноватой лампочки видны женщины-пациентки, лежащие в кроватях. Они поворачивают головы при нашем появлении и смотрят на нас. Одна из них приподнимается в постели, белое пятно в сумраке – как будто оживший в ночи труп.
Анн-Клер? Нет, это не она.
Женщина хнычет, когда мы проходим мимо нее:
– Madame, c'est terrible! Это так ужасно! Сиделка не отвечает, спокойными быстрыми шагами проходит дальше.
Какая из этих женщин Анн-Клер? Мой взгляд боязливо прыгает от кровати к кровати, отыскивая ее белокурую голову. Ее здесь нет. Мы проходим всю палату и теперь находимся в следующем коридоре, откуда есть проход в небольшую палату.
Вторая санитарка спешит мимо нас и роняет на ходу:
– Номер одиннадцать: ей совсем плохо.
Она не ждет ответа и торопится дальше, оставляя за собой шлейф эфирного запаха.
Моя сиделка открывает дверь, заглядывает внутрь и говорит:
– La voilà! – С этим она оставляет меня стоять. Совсем небольшая палата, внутри только кровать и ночной столик… Между двумя высоко поставленными подушками полусидит-полулежит Анн-Клер, она улыбнулась, завидев меня.
– Servus, – говорит она на венгерский манер.
– Что случилось?
– Закрой как следует дверь. Никто не слышит? Я сказала, что я твоя жена, только затем, чтобы ты побыстрее приехал. Ты сердишься?
– Ради Бога, что с тобой стряслось?
– Дурацкая машина наехала на меня.
– Где тебя переехали?
– На рю Ги Люссак, недалеко от тебя. Наклонись, я хочу тебя поцеловать.
– Где у тебя болит? Твои ноги?..
– О, я не умру от этого, не бойся.
– Что сказали врачи?
– Что я не должна двигаться. Знаешь, уже было так поздно. Я ведь хотела быть у тебя в шесть часов. Я так ужасно спешила и не смотрела по сторонам, когда шла по улице. Неожиданно кто-то закричал, но не я, – и вот я тут. А как ты?
– Тебе больно?
– Нет. Мне делают уколы. Я только устала и ослабла, но это оттого, что я потеряла немного крови.
– Анн-Клер, ma petite, почему ты была так невнимательна к себе?
Она тихо улыбается:
– Ты напуган, Monpti? Ты любишь меня?
– Боже мой, Боже мой, нас преследуют одни несчастья.
– Ну, это первый раз. Подойди, я хочу погладить твои волосы. Врачи сказали, что через две недели я снова буду здорова. Знаешь, я почти не чувствую своего тела, такое впечатление, что у меня его вовсе нет. Это от большого количества уколов.
– Так?..
Временами она закрывает глаза, и лицо ее искажает легкая гримаса.
– Сядь ко мне на постель.
– Нет… я не сяду.
– Ну, говори, я тебя буду слушать, только не надо меня бранить…
– Через две недели ты будешь опять дома, Анн-Клер… Это точно… Это ведь и не так страшно… Возможно, ноги у тебя еще немного поболят, но это пройдет… Скажи, они сейчас болят?
Она не отвечает. С закрытыми глазами она лежит не двигаясь. Лицо ее распрямляется, она дышит равномерно, словно заснула. Я стою у края кровати и слышу, как где-то захлопнулась дверь. Тихими, быстрыми шагами по коридору проходят люди.
Неожиданно Анн-Клер шевельнулась, она открывает глаза и долго, испытующе смотрит на меня, словно не узнавая.
– Ты закрыл окно? Нужно закрыть обе двери… Она поднимает правую руку и делает ею какое-то движение в воздухе. Она смотрит на меня так отчужденно и зло, как никогда прежде. Я затаив дыхание слежу за ней.
– Анн-Клер…
Она долго всматривается в меня. Наверное, хочет что-то сказать. Затем снова утомленно закрывает глаза. Пальцы ее нервно дергаются на одеяле, будто собираются разгладить его.
Теперь она что-то говорит, совсем тихо, несколько раз повторяет одно и то же. Я склоняюсь над ней, чтобы расслышать, какое слово срывается с этих бескровных губ, становится громким в этой белой комнате, чтобы достичь того, кто уже не живет более, но, возможно, сможет услышать.
– Maman… Мама…
Неожиданно она открывает глаза и с изумлением глядит на меня. Взгляд ее ясный и теплый.
– Monpti… врач сказал, что я очень красива.
– Хочешь чего-нибудь?
– Хорошо, что ты здесь. Она закрывает глаза и спит. Тихо входит сиделка.
– Сейчас вам лучше уйти.
– Да.
Я наклоняюсь и целую руку Анн-Клер.
Она ровно дышит. Светлые волосы неухоженными матовыми локонами в беспорядке падают ей на лоб и шею.
В справочном окне мне ничего не хотят говорить о ее состоянии.
Тридцать шестая глава
Больница открыта для посещений ежедневно между часом и тремя. Еще нет и одиннадцати, когда я отправляюсь в больничный квартал. Я прочесываю весь район, чтобы время проходило быстрее и незаметнее.
Из станции метро «Глясьер» людская масса вытекает как скопище потревоженных муравьев. Уже минуло двенадцать. У меня есть еще добрых полчаса. Больница в десяти минутах ходьбы отсюда. Я смотрю на людей, спешащих домой, которых я вижу, быть может, в первый и, возможно, в последний раз в жизни. У кого из них такое же горе, как у меня? Кто может быть таким же несчастным, как я? Но лица людей ничего не выражают, не выдают никаких тайн. Невозможно, однако, чтобы все были счастливы. Они снуют туда и сюда один за другим – кто знает, какой груз они беззвучно несут на себе?
Я вдруг замираю как вкопанный, сердце мое начинает бешено колотиться…
Анн-Клер идет мне навстречу. Точно она. Такая же стройная фигура. Волосы белокурые, глаза синие. Лицо совершенно то же самое. Возможно ли такое? Если бы я совершенно определенно не знал, что Анн-Клер сейчас лежит в больнице…
Даже походка, все движения удивительно похожи. Только платье другое.
Она спешит прямо ко мне. Когда она оказывается совсем рядом, то смотрит на меня, словно удивляясь. Все это длится меньше секунды, и она уже идет дальше.
Я как во сне иду за ней.
Около рю де ля Глясьер она сворачивает в узенький переулок и останавливается перед мрачным многоквартирным домом. Перед тем как исчезнуть в темном подъезде, она еще раз оборачивается.
Я стою перед этой огромной казармой и не могу шагу сделать дальше, сам не знаю почему.
В доме прачечная. Через открытые двери видны три молодые девушки, которые споро гладят и складывают белье.
Я дохожу до угла и снова останавливаюсь.
Смешно. Как могут два человека быть так похожи. Если лицо зеркало души, то и внутренне они должны походить одна на другую, возможно, у них и судьба та же самая.
Еще только четверть первого. Я еще раз прохожу узким переулочком. В воротах толстая женщина болтает с другой, которая стоит на пороге прачечной.
Неожиданно из дома выходит блондинка. Она говорит какие-то слова толстухе и направляется ко мне. В руке у нее молочная бутылка, завернутая в газету, она проходит мимо меня, словно совсем меня не видит, смотрит мимо меня и рядом со мной в воздух, словно я вообще не существую.
