Ах, наука жизни... Я с очевидностью постигаю, что есть предел всему. Отчим затравленно молчит, мама выбежала из комнаты. Подействовало...
- Ладно. Забыли, - говорит отчим. - Ты правильно сделал. Незачем всем смотреть на твое потерянное лицо. Вопросы, сплетни, плохой конец. И прости меня... - протягивает руку - это первый раз так, по-мужски. Отвечаю пожатием. Эх, Трифонович... Ты не железный. Это Феликс был железным и от всех своих требовал того же...
А папа... Истлевает в чужой военной форме ради величия своей родины. А можно ли достичь величия... таким способом?
Но об этом, наверное, надо у товарища Сталина спросить?
Ночью Званцев. Он словно мой родной брат или близкий друг. Я все время требую от себя ответа: "за" или "против"? Пусть бог убьет (как говаривала нянька), если, читая все это, я ему не сочувствую, не переживаю. За него. Но ведь это понятно: он - живой, страстный, рвущийся к неведомой жизни, а противостоят ему - знаки ненависти и злобы. За что любить мне аббревиатуру "ВЛКСМ"? Да пошла она... Я смотрел фильм: она - производственница, с ребенком. Ее любви добиваются два мужественных производственника. А бывший муж - с усиками сутенера - гадит и старается ребенка отобрать. И так выходит, что вся страна, весь народ пытается помочь матери-одиночке, дабы соединилась она побыстрее с кем-нибудь из своих избранников. Сладостно и тошнотворно...
А за соседними дверьми живет "уровень связи" со своим Моней. И чтобы выжить - этот "уровень" угробит кого угодно. А Кувондык? Да он чудом еще не выслан с конвоем в свой солнечный Узбекистан!
А еще бередит душу - назойливо и безрадостно - странная мысль: вот, приду я в НКВД с благой целью - истребить мерзавцев, установить справедливость. Как прекрасно... Да вот только - возможно ли? Человек ведь не переменился, совсем. Некогда Пушкин жаловался на власть, а Бенкендорф отвечал ему: "Нас в России, Александр Сергеевич, всего триста человек! Но верьте: каждый готов утереть слезу несправедливости, прийти на помощь! Я так ценю вас, Александр Сергеевич!" Шеф жандармов, лукавый царедворец... Интересно, а сколько нас? Меня плюс моих будущих товарищей? Тоже триста? Вряд ли... На одном Литейном не меньше тысячи. А по всей стране? Что же касается слез...
О, мы призваны проливать их. Правда - вражеские.
Лукавство все. Оставим упованья...
И я углубляюсь в чтение...
"Дождавшись вечера, Званцев поймал такси (все же гадкие это были автомобили: медлительные, неудобные. И спина шофера на переднем сиденье нависла горбато) и поехал в "Метрополь". То был любимый ресторан Анисьи Титкиной, проститутки, прибравшей к рукам ответработника из Мосторга, жуира и растратчика. Званцев не знал - о чем будет говорить с дамой, да и удастся ли ее найти? Но надеялся: кураж и вдохновение придут сразу, как только состоится встреча. Сколько раз так бывало...
Шофер высадил в центре площади, у знакомого фонтана. Да, все здесь навевало... Разве что неоновый профиль1 на магазине "Мюр и Мерилиз" был в диковинку и диссонировал с окружающей благостной стариной. Вот и "Метрополь". Вход в святилище; под принцессой Грезой Врубеля - мраморная доска: реввойска сражались здесь с контрревюнкерами. Усатый швейцар скользнул взглядом по явно заграничному плащу, по безукоризненной обуви и почтительно приподнял фуражку: "Пожалуйте, гардероб - тамо". Разделся привычно небрежно, гардеробщик не удивился, публика бывала здесь всякая, выдал номерок, улыбнулся - в рассуждении будущих чаевых. Эти улыбки Званцеву были давно знакомы...
Прошел в зал. Шумел фонтан, пальмы и глицинии символизировали принадлежность советского ресторана к тропической культуре. Столиков свободных было множество, под сурдинку играл оркестр, мелодия вдруг показалась знакомой. "Вот это да-а... - подумал встревоженно и удивленно, играют-то "Замело тебя снегом, Россия...", Плевицкой, разве что не поют. Подскочил официант: "Чего изволите, гражданин?" Пожал плечами: "Какая прекрасная мелодия... Что это, любезный?" - "Вступительная, това... граж... Месье, да? Вступительная. С нее всегда начинаем". - "А слова?" - "Нету. Так чего будем кушать?" - "Водки, икры разной, хлеба ржаного. И соку. Яблочного". Малый умчался, метнув полотенце с руки; Званцев осмотрелся. Евлампий описал прелестницу: "Как увидите естество, кое в два таза никак не влезет, - знайте: она. Помните, может быть, на Марсовом, в Петербурге, когда-то был аттракцион? "Мария Антуанетта" назывался. Выводили из шатра женщину, а на каждой ее груди, верхами, еще по одной дамочке субтильной? Вот: Анисья и есть. И не опасайтесь. Ее скобарь появляется только к трем ночи, к закрытию, когда зал пустеет. Не любит афишировать, тать..."
Подходящего бюста пока не обозначилось. Со скуки Званцев выкушал рюмку водки с давно забытым вкусом (ах, прошлое, ах, Невский, ах, "Жорж Борель" на Морской), закусил икрой - паюсной. Отличная оказалась икра! Лучше чем у Пелагеи. Малый стоял сбоку и почтительно ожидал.
- Скажи... там, что отменная! - искренне похвалил Званцев. - А я, знаешь ли, знакомую жду. Такая обильная женщина...
- Уж не Анисья ли? - обрадовался официант. - Если так - рад услужить. В отдельном кабинете-с. Желаете, чтобы сопроводил?
Выяснив, что Титкина пока одна, кивнул и последовал за балетно выкидывающим ноги малым.
- Здесь... - остановился у двери красного дерева с ярко начищенной латунной ручкой. - Доложить?
- Ступай, я сам...
Дождавшись, пока официант испарится, нажал ручку и открыл. То, что увидел, превзошло все ожидания и показалось ночным кошмаром. Женщина сидела у стола и ела что-то, ее груди занимали примерно треть скатерти, в связи с чем вся еда и посуда были сосредоточены только на одной, дальней половине.
- Анисья Семеновна? - проворковал, присаживаясь на краешек стула.
Обвела тупо-равнодушным взглядом, правда, когда глаз наткнулся на булавку в галстуке с нестерпимо сверкающим камушком, зыркнула по лицу, глаза стали осмысленными.
- С кем... так сказать?
- Имеете? - провозгласил весело. - Да ведь еще и ничего? Иметь - это как бы... А мы пока... Нет?
Бессмысленный текст развеселил девушку. Мощно дрыгнув ляжкой, отчего весь стол пошел ходуном, Анисья зычно рассмеялась.
- А вы - шутейный, я погляжу. А что... Люблю шутейников!
- Особенно, если есть чем пошутить? - сморозил храбро (авось, и ничего?). - Я вам, девушка, прямо скажу...
Она колыхалась все сильнее и сильнее, посуда начала со звоном падать на пол. Рот раскрылся, обнажился бездонный зев; глаза закатились. Смех был беззвучным и оттого очень страшным.
- Если... есть... чем? Ох, уморил... Ну, ладно, - пришла в себя, вытащила из сумки огромный платок, трубно высморкалась. - Дело, поди, есть? Ты мне понравился. Излагай...
И вдохновленный невероятным началом, Званцев начал беззастенчиво поливать. Он-де завпродмаг в Сокольниках, магазинчик мелкий, кроткий, незаметный. Работа - в поту, а изюминки нету. Нет завоза хороших продуктов, дешевых, по дорогой же цене - где взять? В смысле - денег?
- Ну, на "Метрополь" (сделала ударение по-гречески) у тебя с лихвой. Стал быть - все врешь. - Зевнула, прикрыла рот рукой. - Ладно. Дам.
- О-о... - запел-завел глазки Званцев, - это как бы и слишком, этого я никак не требую, потому - понимаю: вы женщина сдержанная...
- Ох, дурак... - вздохнула она. - В этом смысле я только "ам" - и тебя нету. Я этот как бы глагол в другом смысле... Есть такой человек. Учти. Я беру из трети. Наличными.
- Не извольте беспокоиться... - протянул тугую пачку под столом. - Не извольте считать. Двадцать тысяч. Контракт - на шестьдесят. Товар нужен хоть родной - но высшей кондиции, хоть заграничный, но особо ходкий.
Она мусолила пальцами под скатертью и, видимо поняв, что деньги так не сосчитать, улыбнулась, обнажив розовые десны и белые, но вряд ли человеческие зубы.
- Ладно. Верю. Зайдешь через час. Он будет. Сегодня он раньше. Тебе повезло. - Взяла за ухо, потянула: - А ты, я вижу, и вообще везунчик. Кто навел? В смысле - на меня?
- Не велено, - сморщил кончик носа. - Да и чего? Слава ваша впереди вас не то что бежит - скачет!
- Ты мне нравишься... Но на магазинщика ты не похож. Ты, случаем, не бандит?
Званцев выдавил слезу, она скатилась по щеке и булькнула в бокал с водой.
- Ну-у... - покачала головой. - Первый раз вижу. Ты так обиделся?
- А то? - встал, аккуратно сложил салфетку, шаркнул ногой. - Так я зайду? Мерси. Я в надёже...
Через час Званцев вернулся. Конфидент оказался маленьким, кругленьким, кроличья мордашка с невнятными усиками, прилизанный зачес. Правда, костюм был что надо, от хорошего портного. И часы - швейцарские, золотые.
- Этот? - спросил заморыш у Титкиной, не сводя глаз с гостя. - Деньги ваши я пересчитал-переслюнил, все точно. Но у меня есть вопросы...
Званцев слушал невнимательно, вскользь, и только одна мысль ширилась, заполняла мозг - неприличная, даже гадкая. "Да как же он с ней управляется? - неслось. - Тут ведь и бегемота натурального мало будет..."
- Меня зовут Никодимов. По имени - не люблю. В совтрестах, где я работаю или работал, - не важно, принято по-советски... А вы?
