— Чему ты учишь, Петя? Ему еще летать — не перелетать…
— Мам, там черемуха на Пожне цветет? — перебил их Шабанов. — Я же к вам собрался, а Ужнин вызвал…
— Как же не цветет? Нынче особенно сильно цветет, аж голова кружится, как выйдешь на берег.
— А вы где больше обитаете, дома или в райцентре?
— Сейчас больше дома, сынок. В прошлом году снова корову взяли, двух поросят растим…
— Который час? — вдруг спохватился батя. — Я же договорился пойти на склады, машины посмотреть… С этим, как его? Ну фамилия такая…
— Харин, — подсказал Герман.
— Ну, Харин! Я побежал, а вы тут сидите! Ужинайте без меня, не ждите. Я как чуял — печать с собой взял. Если что, договор заключим…
Когда отец убежал, матушка помолчала немного, подняла отчего-то виноватые глаза:
— Плохи дела у нашего отца, — проговорила тихо. — Хорохорится он, да что толку?.. Маслозавод и впрямь вернул, но разграбили его, все оборудование продали, одни стены стоят, все заново начинать. Это какие силы надо, чтоб поднять?.. Итальянцы и правда были, посмотрели, кефиру попили, что я сама дома сделала, и уехали. Там денег надо много, чтоб запустить, потому и отдали назад… И автобазу тоже растранжирили, одни гаражи, машин-то нет.
Стройиндустрия в упадке, цеха стали разбирать, плиты развозят… Может, и поднимет, да ведь сразу увидят и снова отнимут. Ты ему как-нибудь мягко скажи, чтоб не мучился. Изба у нас есть, корова, свиньи… Посидели бы тихо, пожили в удовольствие. А то ведь не жизнь — страх один. Стреляют, бомбы взрывают, а деньги, какие появляются, на одни судебные издержки уходят. А отцу нравится! Говорит, вот настоящая работа! Совсем стал как больной…
— Это у нас наследственное, — вставил Герман.
— Нет, ты подумай-ка что делается! — вспомнила матушка. — Эти итальянцы приглашают к себе! Хотят поставить самым главным специалистом над всей молочной промышленностью. Ладно, грех говорить, ведь не образованный, дурак дураком, но они-то куда смотрят? Нет, им подавай отца и все тут! Начнут сами молоко квасить — не идет, все простокваша получается. Руки, говорят, нужны его. Ведь что он делает с ними — да смеется! Он этих всяких кисломолочных продуктов ведь сам напридумывал. И названия им дает — ряженка «Шабаниха», или кефир «Махолет». Недавно еще один рецепт зарегистрировал варенец «Подъемная сила». Дурит он их. Германка, стыд и сказать! Ходит-ходит, и вдруг спрашивает, а чем, мол, наша бабка-покойница ребятишкам пупочную грыжу лечила? Ага, щавель в молоке варила, кровохлебку жгла и пепел сыпала, сушеную пергу добавляла… А ну-ка, мать, сделай-ка пробный образец! Я сделаю, он покушает, сутки подождет, к организму прислушается и говорит: подмешай еще укропного масла немного, и когда закисать станет, подмолоди свежими сливками. Да чтоб сливки были обязательно от красной коровы. Теперь я при нем, как лаборант… Итальянцы эти пробуют — диву даются, а вроде умные люди.
— И надолго вы в Италию собрались?
— Говорит, пока на три года, там видно будет.
— Это уже окончательно решено, или как?
— Согласие дал, поеду, говорит, ума наберусь. Бумагу подписал, деньги большие вперед взял, значит, окончательно… Мол, поправлю дела, назначу хорошего директора и поедем… Ой, как не хочу! По мне так лучше бы вернулись в деревню и жили… А отец язык не учит, говорит, раз пригласили, пускай по-русски говорят со мной. Мне приходится учить, и тайно от него — ругается… Ведь обманут! Станут за спиной шушукаться по-своему, сговариваться, и обманут… Может, ты на него подействуешь? С этой надеждой ехала. Убеди ты его итальянский выучить. Долгое ли дело? Я так через три недели уже и разговаривать стала… Вот жизнь какая пошла, Германка! Мы тем кефиром раньше больных телят отпаивали, а им не жить, не быть, производство наладить надо, чтоб итальянцев отпаивать. Больные они там, или что, ты не знаешь?
Говорила она, будто ручеек журчал, и успевала еще угощать, подкладывала, подсовывала, как всегда, вместе с домашней пищей наполняя душу умиротворением и радостью.
— Ты ешь, ешь! — между разговором вставляла она. — Знать бы, что поедем, нового сыру сварила. А то собирались спешно, в один день, взяла, сколько было. Но ничего, приедем домой, сварю, посылку соберу и пошлю.
— Да не надо, мам, — отнекивался Герман. — В такую даль посылать! Обойдусь…
— Нет уж, обязательно пошлю. От своей коровы, из родных мест… Все не так тосковать будешь. А то ведь уедем в Италию — кто пришлет?
Самое главное, на ее вопросы до поры, до времени не требовалось отвечать. Конечно, родителям уже поведали о катастрофе его самолета и мать внутренне была напугана, однако давно привыкшая к причудам своих мужчин в семье, оказалась подготовленной и к такому обороту, и теперь никак не выдавала своего страха. Она тут же рассказала страшную тайну, что командир части вызвал их с одной целью — подействовать на сына, убедить его, чтоб не оставлял службу и перестал бы нести вздор об иных мирах и прочих несуразностях, которые ему помешают в жизни. И чувствовалась, что матушке любопытно узнать, что же приключилось с Германом на самом деле, однако она и этого чувства никак не выдавала, точно так же, как своего страха. А Шабанов тоже не мог задавать прямых вопросов, чтоб не напугать еще больше, хотя подмывало, и мать это почуяла, сама потянула ниточку разговора.
— А я почуяла, с тобой что-то не ладно, — осторожно промолвила она уже на улице, когда так и не дождавшись отца, пошли гулять по парку. — То собака завоет ночью, то сон приснится… Однажды не вытерпела, взяла у отца телефон… Этот, без проводов?
— Мобильный…
— Ага. И стала звонить в часть. Праздники майские были, никого на месте нет. Кое-как добилась, сказали, в командировке ты, будешь через неделю. Я вроде поуспокоилась, а тут журналистка приехала…
— Журналистка? — боясь выдать любопытство, переспросил Герман.
— Ну!.. Отец итальянцев на охоту повез, уток пострелять. Какой-то катер наняли и поплыли, а мне велел баню истопить и ждать. Я и жду сижу. Вышла на крыльцо, смотрю — лодка по реке плывет, белая, красивая…
— Лодка? Белая? — он затаил дыхание.
— Больно уж непривычная, — подтвердила матушка. — У нас таких сроду не было… Думаю, охотники мои возвращаются, катера-то ихнего я не видела, что они там наняли… Думаю, замерзли и плывут назад. Черемуха только зацвела, и холод такой!.. Подворачивает к нашей пристани, где мы лодку свою привязывали, помнишь? Гляжу, она и выходит, журналистка, и к нашему дому прямиком идет. Молодая такая, ласковая, говорит, из газеты, пишет очерки об известных в нашем районе людях. Будто дали ей задание про тебя написать…
— А как ее звали? — осторожно поинтересовался Шабанов, чувствуя, как земля под ногами почти не касается подошв.
— Да понимаешь, по виду не деревенская, городская, и одета хорошо, но имя — Ганя. Так и сказала, зовите Ганей, мне нравится. Я еще гадала, как же будет полное имя…
— Агнесса, мам…
— Отец потом сказал… Стала она про тебя все расспрашивать, про детство, как учился, чем занимался, — она глянула виновато. — Я уж рассказала ей, как ты с бани прыгал, взлететь хотел, как потом в Тверь побежал в суворовское училище… Ну и как махолет строили с отцом. Она так заинтересовалась, покажите, говорит, сфотографировать хочу. А у самой фотоаппарата нету… Махолет-то отец как поднял на чердак, там он и стоит. Залезли мы… Долго она вокруг ходила, все рассматривала. Уж больно ее чугунное ваше колесо удивило, от трактора которое… Можно, говорит, попробовать педали покрутить? Да крути, говорю, правда, сиденье все в пыли, измажешься. Она тряпочкой протерла, села и раскрутила педали. Колесо-то загудело, и тут случайно что-то включилось — крылья как замашут! Пыли столько подняли — ничего не видать! А она смеется так весело!.. Нашла где выключить, остановила крылья, колесо только крутится…
— Про мое любимое блюдо узнавала? — зажимая в себе восторг и улыбаясь в сторону, спросил Герман.
— Ой, да она много чего спрашивала. Я ее домашним сыром угостила, как раз для итальянцев сделала, с перчиком, чаю попили. Ей сыр понравился, так я в дорогу ей кусок отрезала…
— А про мясо по-французски?
— И про мясо… Часа три мы с ней сидели, ходили. Я еще спросила, а что ты ничего не записываешь? Журналисты обычно пишут, пишут в блокнот или теперь магнитофоны подставляют… Она: я запоминаю все, мне писать не нужно. Оставайся, говорю, ночуешь. В баню сходим на первый парок, а там отец приедет с итальянцами… Спешу, говорит, ехать далеко. Что бы мне спросить, куда?.. В предбаннике у нас мыло увидела, попросила кусок…
— И ты ей дала?
— Что не дать-то? Дала… Она так понюхала, подышала, хорошо, говорит, пахнет. В карман спрятала.
— Земляничное мыло?
— Другого-то и не было… А что ты так спрашиваешь?
— Ничего, мам!.. Потом-то что было?
