— Мужики! — крикнул он. — Лови витамины! И высыпал на их головы принесенное Заховаем в пакете…
В тот же вечер во время прогулки ему встретилась Алина. Несколько дней ходил, дежурил возле жилого комплекса — не было, а тут словно из-под земли выросла и в месте неожиданном — неподалеку от инфекционного отделения, где и людей-то не бывает и куда Шабанов забрел, чтоб никто не мешал. Вдруг выступила из-за деревьев на дорожку, будто в засаде сидела, нарядная, в вечернем платье из тяжелой, скользкой ткани, в бусах и брякающих браслетах, и туфельки, хотя для этой местности лучше бы подошли сапоги.
— Здравствуй, Герман! — сказала, будто бы удивилась.
Он не сразу узнал ее — видел-то только в халате и колпаке, со скрученной на затылке фигушкой вместо прически; тут же перед ним оказалась настоящая дама, разве что с украшениями и макияжем явно переборщила.
— Привет. — Шабанов сунул руки в карманы больничных штанов. — Ты кто?
Она засмеялась, зазвенела украшениями, как новогодняя елка, зашуршала платьем.
— Ты же искал меня, ждал… Видишь, встретились случайно!
— Откуда ты знаешь, что искал? — безразлично спросил он. — Я никому не говорил…
— Почувствовала… Ну, пойдем погуляем вместе? — Алина взяла его под руку с левой стороны.
— Ты ничего, красивая — одобрил он. — С тобой не стыдно будет на люди показаться.
— А зачем ты искал меня? — Алина явно хотела очаровать, смотрела загадочно, из-под опущенных ресниц.
— Было желание придушить тебя, как кошку. — Шабанов ощутил, как напряглась ее рука под мышкой. — Так разозлился… Ты же сама дразнила, провоцировала… Разодрала руку. А потом заявила, будто я — сексуальный маньяк. Вот только скажи, что такого не говорила!
— Говорила, — вымолвила Алина, озираясь. — Но меня заставили, вынудили… Следователь из военной прокуратуры велел написать заявление… Из-под ногтей взяли соскобы… Я не хотела! Ну, правда!
— Знаю, тогда они думали меня или в тюрьму посадить, или в дурдом упрятать.
— Но я-то не знала!.. Ты мне понравился… И я действительно приходила ночью к твоей палате. Просто так, поговорить!.. У тебя сидел Митрич…
— Зачем ты начала дразнить?
— Решила отомстить… Лучше бы ты сделал какое-нибудь гнусное предложение, чем просить денег на бутылку.
— Злопамятная, что ли? Это мне не нравится. Женщина должна уметь прощать и долго не сердиться.
— Нет… но ты же обидел меня!
— Может, тебя попросили… устроить провокацию? Чтоб я напал?
— Никто не просил! Поцарапала, чтоб знал, и все… Ты же вел себя нахально и грубо!
— Мне было очень тяжело. — Шабанов услышал ложь, однако промолчал. — От приступов тоски не знал что делать…
— Теперь стало легче? Прошла тоска?
— Она никогда не пройдет. Ушла вглубь и сидит там, грызет…
— Но ты же не хочешь меня задушить?
— Да что тебя душить? Это я сдуру… Теперь осталось чувство вины.
— Прощаю тебя, — благосклонно проговорила Алина. — Расскажи, что с тобой случилось? Почему вокруг столько шума, разговоров и страстей? Везде по углам шепчутся, а толком никто ничего не знает. Ты становишься таким же известным, как Митрич.
Между тем она вела Шабанова по направлению к жилому комплексу и впереди уже маячила ограда детской площадки.
— Просто я побывал в другом мире, совсем не похожем на этот. Летал над землей, как хотел и куда хотел… Но не это главное. Там люди живут одними чувствами, как дети. И потому их разум высвобожден для созидания. А мы никогда не сможем ничего путного построить, придумать, изобрести; мы слишком много думаем, как жить, зачем и сколько это будет стоить. Ты же видишь, наш мир сошел с ума и не замечает этого. Когда я туда попал, показалось, они сумасшедшие, но все наоборот!.. Мне сейчас никто не верит.
— Знаешь, тебе нужно встряхнуться! — вдруг заявила она и, прибавив шагу, потянула за собой. — Оттянуться по полной программе! Идем ко мне! На ужин все равно опоздал, а я устрою вечер при свечах. И увидишь, что есть радости и в нашем мире!
— Думаешь, поможет? — невесело усмехнулся Шабанов, однако противиться не стал.
— Не забывай, кто я по профессии. Анестезия снимает и душевные боли…
Алина жила в общежитии гостиничного типа: маленькая комната, игрушечная кухня, казенная мебель и повсюду жалкие и бесполезные попытки создать уют. Однако же был накрыт стол на двоих и осталось лишь зажечь свечи. Она усадила Шабанова на диван, застеленный мохнатым пледом с изображением тигровой шкуры, удалилась на пару минут и вернулась уже без вечернего платья, в одеянии, которое можно было скорее назвать жреческим: ткани на ней убавилось раз в десять, и примерно во столько же увеличилось мешающих движению побрякушек. На груди висело что-то наподобие занавески из черного, сверкающего тюля, на бедрах нечто короткое, шуршащее, словно змеиная шкура, а ноги и голый живот обтянуты черной мелкой сеткой. Наверное, это было здорово, обольстительно и сексуально…
Она продумала все, в том числе, как будет зажигать свечи и наливать вино. Но когда стала делать это и наклонилась над столом, сквозь тюль на груди высунулся блеклый, мягкий, совершенно безразличный к происходящему сосок и сморщился, повиснув в сетке, будто червячок на крючке.
Он понял, что поклевки никакой не будет, однако же сказал:
— Ты красивая…
Алина загадочно улыбнулась, подала ему бокал с вином, свой же плавным движением поднесла к свече и стала греть донышко над огоньком. Должно быть, она делала так не один раз и знала, как это выглядит со стороны. Рука и вино засветились, притягивая взгляд, заиграли и зазвенели браслеты.
— Музыки не хватает, — сказал Шабанов. — А так все ничего…
— Сейчас! — спохватилась она и пошла вокруг стола включать магнитофон. Когда же склонилась над ним и показала округлые ягодицы, затянутые в ту же сетку, он окончательно убедился, что такая анестезия ему не поможет и нечего тут время терять. Она же вернулась назад, забралась с ногами на диван и подняла бокал.
— За нашу случайную встречу.
Едва он выпил, как Алина, надкусив перезрелый персик, поднесла к его губам.
— Ешь… Посмотри, он истекает соком…
— У тебя есть молоко? — уклонился он. — Кружка молока и горбушка хлеба?
— Молоко? — ее не просветили в особенностях его «сдвигов по фазе», дали одно общее задание — соблазнить, выбить клин клином. — Зачем тебе молоко? И хлеб…
— Есть хочу.
— Смотри, сколько здесь всего!.. Ешь!
— Хочу парного молока и горячего хлеба.
— Какие у тебя… вкусы! — она еще хорохорилась и хотела выглядеть дамой света. — Примитив! Надо исправляться. Я слышала, все летчики ужасные обжоры… Попробуй вот это! Очень даже ничего, тебе понравится. Ты мужчина, и должен есть мясо. Это рагу из полукопченой индейки… Знаешь, что тебе предстоит в эту ночь?
— Догадываюсь…
— Какой ты неотесанный! — засмеялась, уверенная в своей неотразимости. — Слушай женщину! Сегодня ты будешь делать то, что я захочу. Ты будешь мне послушен!
— А ху-ху не хо-хо? — спросил он, поставив ее в неловкое положение — знала, что это означает, но не хотела признаваться. — Ладно, как говорят, непереводимая игра слов… Дай мне ножницы!
— Зачем?
— Да ногти подстричь!
Алина забрякала украшениями, сняла ножницы с гвоздика у окна, подала несмелой рукой.
— Пожалуйста… Возьми, — подала с опаской. — Давай еще выпьем? Хочешь крепкого? У меня есть водка.
— Наливай для храбрости!
Она с готовностью вскочила с дивана, достала из холодильника бутылку, налила полный фужер, предназначенный для сока, и села уже напротив.
— За твое здоровье!
— Докторский тост, — определил он и выпил. — Молодец, отрабатываешь… Хочешь поиграть?
— Во что?..
— В папу с мамой! — захохотал он. — Умеешь?
— Мне нравится такая игра, — проговорила слишком сладострастно, чтобы это выглядело правдой. — Только чур! Вести буду я… Ты сегодня узнаешь совершенно другой мир. Узнаешь, что такое женщина. Но сначала мне хочется тебя напоить.
— Напоишь, я просто усну.
— Нет, не уснешь… Со мной ты спать не будешь. Стану поить тебя царским вином! Это настоящая анестезия…
— Ты и такого припасла? Молодец! Из тебя получится хорошая жена.
— Я буду сама делать царское вино, на твоих глазах.
— Это как?
— Сейчас увидишь… Чуть подвинься, я должна лечь.
Он отодвинулся на край дивана. Алина легла плавно, по-кошачьи, приподняла бедра чуть вверх и раздвинула ноги.
— Подай мне бутылку.
Шабанов понял секрет такого виноделия и вместо бутылки выбрал банан покрупнее, вложил в ее руку.
— Мне больше нравятся царские бананы! А ну, вставляй!
— Ты портишь игру, — предупредила она. — Это будет здорово. Ты только должен повиноваться и ни о чем не думать… Дай мне бутылку.
