Поэтому Анна Ивановна, скрепя сердце, соглашалась, чтобы ее сыновья откликались на просьбы соседки. Надежда Петровна сначала привлекала для этих акций Гену и благодарила его не только словесно, но много ли она могла заплатить? В конце концов помощник помощника взбунтовался и сказал, что за такие гроши он топить хвостатых малодневок не согласен. А на все уговоры соседки и упреки по поводу черствости его сердца отвечал, что он, правда, с нелегким сердцем, но может отправить в лучший из собачье-кошачьих миров не только новорожденных бедолаг, а и их плодовитых родителей лишь при условии достойной оплаты. Требуемая им сумма для Надежды Петровны была неподъемной. Оставалось обратиться к более непритязательному Грише. Тот за бутылку готов был утопить в помойном ведре кого угодно, но даже за чуть подросших котят и щенят тоже требовал двойного гонорара, потому что их топить жальче. К тому же связываться с ним Надежде Петровне не хотелось: потом будет постоянно ходить и канючить, просить на бутылку в счет будущей работы. Но положение сложилось безвыходное: финансовый и демокошкособачеграфический кризисы в хозяйстве Надежды Петровны совпали. Гена за оплату, как он выражался, растарбайтера, работать отказывался, a Гриша запропал у новой жены и на материнской даче не объявлялся. Новорожденные котята и щенята с каждым днем подрастали, хорошели до изумления, следовательно, тариф за переправку их в ладье Харона в реку Стикс увеличивался даже быстрее, чем за проезд в метро. Когда Надежда Петровна увидела из окошка своего дома, что соседка идет с каким-то мужчиной, она сначала приняла его за долгожданного Гришу и уже вытащила приготовленную поллитровку — основной гонорар, и добавила к ней четвертинку — доплату за моральную вредность. А услышав от соседки о добровольном, да еще и бескорыстным помощнике, совсем воспрянула духом и даже втайне понадеялась, что самаритянин исполнит неприятную работу на благотворительной основе. Пол-литру же и четвертинку удастся сэкономить для финансирования следующей геноцидной акции, которая, увы, была уже не за горами.
Глеб смотрел на жалобно попискивающих и облизывающих его пальцы котят и щенят. Сердце у него защемило от умиления и жалости, и он воззвал к милосердию безжалостных судей, призвал их не творить свой суд беспощадный, а провозгласить оправдательный приговор без вины виноватым и даровать им жизнь. Надежда Петровна оправдывалась, уверяла, что у нее у самой сердце кровью обливается. Но что делать? Если не применять варварских методов контроля за численностью кошачье-собачьего народонаселения, трагические последствия неизбежны. Она слышала, что даже в цивилизованной Англии расплодившиеся травоядные овцы съели людей. Травоядные, и то съели! А кошки и собаки как-никак хищники! При недостатке территории и пищи и избытке зверонаселения домашние питомцы сначала начнут есть друг друга, а потом очередь дойдет и до хозяев! И призрак голодомора уже бродил вокруг ее дачного участка. Хозяин столовой лишил безотказную уборщицу-посудомойку зарплаты в денежном исчислении, а на ее ставку нанял сразу двух еще более безотказных и непритязательных работниц, прилетевших по весне вместе с грачами из теплых южных стран. Хорошо еще, что добрый менеджер не лишил Надежду Петровну полностью права на труд, но оплачивал теперь ее услуги только пищевыми отходами, которые кормилице хвостатых нахлебников разрешалось уносить уже не в ведрах, а в ведре. И не потому, что менеджер превратился в жадного Гобсека, просто львиную долю пищевого секонд-хэнда забирали себе попутчицы грачей. И свою долю они с каждым днем увеличивали и увеличивали, так как с юга к ним теперь без всяких грачей прибывали все новые и новые родственники. Мало того что доля Надежды Петровны постоянно уменьшалась, товарки по посудомоечному цеху прознали о подопечных ущемляемой и обделяемой и стали уговаривать ее отдать хвостатых подруг в их умелые руки. Мол, лучше самоотверженная гибель во благо чьих-то желудков, чем бесполезное мучительное и длительное умирание в костлявых объятиях голодомора. Но Надежда Петровна где-то читала о жестоких особенностях рецептуры восточных кухонь, где несчастные будущие мясные деликатесы варят и жарят живьем. Поэтому она не соблазнилась ни на какие посулы и тем уберегла хвостатых малолеток (то есть малодневок) от страшных мучений.
— Ну а это, — Надежда Петровна трагически заломила руки над помойным ведром, — неизбежное, но наименьшее зло! Что поделаешь, в конце концов все там будем, — и престарелая фаталистка задумчиво возвела очи к кроне развесистой яблони, где зеленая весенняя листва уже шелестела погребальную песнь над обреченными на безвременный уход в небытие малютками. — И потому… — Надежда Петровна, горестно покачав головой, без слов указала на ужасный помойно-погребальный сосуд, готовый принять в свои темные водяные недра невинные жертвы.
— Ни в коем случае! — возразил Глеб. — Нужно сохранить этим милым крошкам жизнь и передать их на воспитание добрым людям. Уверяю вас, такие еще есть! К вам сегодня же придут и заберут этих славных малышей. Причем за приличное вознаграждение. Их ожидает сытая жизнь и культурный досуг!
«А я еще укреплю свой авторитет в глазах Юлии», — эту мысль Глеб не озвучил.
Уже прощаясь с новой знакомой, Глеб поинтересовался, где работает его несостоявшаяся невеста Оксана.
— Здесь, поблизости, у очень богатого бизнесмена Никандрова, — сообщила Анна Ивановна. — Вы заходите к нам, не забывайте. Оксана часто проведывает сынишку. Встретитесь, познакомитесь, понравитесь друг другу. А там и… Пусть и общежитие, ничего страшного. Люди везде живут!
Отправившись восвояси, Глеб прошел в обратную сторону по Краснопартизанской, свернул на Пролетарскую, затем на Октябрьскую и по Советской улице уже к поместью Никандрова подходил, а все не мог придумать, как объяснить Новикову, а через него — Нелли Григорьевне, что Оксана, хоть и бывшая родственница почти помощника помощника начальника артюнянцевской службы безопасности, никандровскому семейству ни с какой стороны не опасна. Не может она питать добрых чувств к экс-родственникам, выживающим ее из московской квартиры. Следовательно, в случае каких-то межолигархических трений она помогать артюнянцевским охранникам ни за что не станет. Скорее, наоборот. Новиков это поймет, а вот обожаемой Олегом Валерьевичем супруге Никандрова придется все объяснять подробно, иначе она сразу Оксану уволит.
Глава 21
У парадного входа в никандровский особняк Глеб чуть ли не нос к носу столкнулся с Юлией, точнее с Усладой и Русланой, которых их заботливая хозяйка выводила на прогулку. Натянув поводки, собачки радостно приветствовали доброго знакомого, повизгивали, обнюхивали его ботинки и, вставая на задние лапки, передними доброжелательно разглаживали Глебовы брюки. А Глеб, присев на корточки, ласково собачек гладил и умильно сюсюкал:
— Ах вы мои крошечки, девочки дорогие, какие вы хорошенькие, красивенькие, как я рад вас видеть, — и при этом незаметно косился на Юлию: произвели ли благоприятное впечатление его подхалимские речи на привередливую хозяйку Уси и Руси?
Но лицо Юлии не осветилось ответным умилением. Напротив, сурово поджав губы, она скептически заметила, что некоторые неуемные представители мужского пола постоянно проявляют нездоровый интерес к любым девочкам, как бы их ни звали: Услада, Руслана, Марфа или Дуня…
Глеб выпрямился, вежливо поклонился хозяйке милых собачек и, извинившись, что вынужден ей слегка возразить, объяснил, что если к некоей прекрасной особе прекрасного пола, а также к малым друзьям и подругам человека, которым посчастливилось оказаться на ее добром попечении, он проявляет и не может не проявлять самых возвышенных и теплых чувств, это уж не в его власти, то интересоваться кем-либо еще его могут заставить только суровая служебная необходимость и приказы вышестоящего начальства, которые он вынужден выполнять, как бы его душа этому ни противилась! Но и выполняя свои неприятные служебные обязанности, он постоянно думает и мечтает о некоей особе, которая сразила его своей красотой и добротой, всецело разделяет ее благородные устремления спасать малых сих и покровительствовать беззащитным и сирым братьям и сестрам нашим меньшим. В доказательство искренности и справедливости своих слов Глеб вручил Юлии адрес престарелой юной энтузиастки Надежды Петровны и, скромно умаляя свои заслуги (на его месте так поступил бы любой гринписовец!), рассказал, как ему удалось спасти от несчастий бездомной бродячей жизни нежных хвостатых крошек и удержать их терпящую финансовые затруднения хозяйку от вынужденного, но тем не менее недопустимо жестокого поступка. Здесь Глеб счел необходимым слегка покривить душой и умолчать об ужасном помойном ведре, в хладных темных недрах которого должна была оборваться жизнь хвостатых малышей, и сказал, что их собирались только отнести куда-нибудь поближе к проезжей дороге в надежде, что найдутся доброхоты, желающие их приютить. Он побоялся, что, если Юлия узнает, как Надежда Петровна собиралась решать проблему кошачье-собачьего перенаселения, гнев ее будет ужасен и она натравит на престарелую энтузиастку не только Гринпис, но и правоохранительные органы! Не дай бог, бабку еще засудят! А умалчивая о запланированной жестокой акции, Глеб надеялся, что Юлия не только заберет малышей в свой приют, но и окажет материальную помощь их хозяйке, чтобы впредь она имела возможность содержать вновь народившееся молодое поколение друзей и подруг человека в домашних условиях. Заодно Юлия более благосклонно отнесется и к нему, как к некоторым образом спасителю потенциальных хвостатых беспризорников.
