– А если бы ваша жена больше уделяла внимание домашнему хозяйству, вы бы согласились не расторгать брак?
– Да, конечно. Но это нереально…
– Она изменяла вам?
– Думаю, нет.
– «Думаете» или все-таки «нет»?
– Нет… Но это не меняет дела! Мы стали чужими людьми.
– В чем это выражается? Разве вы не ведете совместное хозяйство?
Вопросов было еще много. Я вскоре утратила нить разговора и перестала понимать суть происходящего. Меня удивляло, что кто-то посторонний мог вот так просто вмешиваться в чужую жизнь. Судья напоминала мне рыбака, закидывающего удочку в мутный поток чьих-то отношений.
И еще я не понимала, почему женщина все время молчит – не возражает, не возмущается, не негодует, не пытается оправдаться. Она не проронила ни слова даже тогда, когда «истец» поведал, что лет двенадцать назад даже устроил ее в «психушку», что после какого-то несчастного случая в юности она не способна выносить и родить ребенка, что род ее деятельности не совпадает с его жизненными принципами и вообще – она «распаровывает страницы еженедельной газеты, которую после этого совершенно невозможно читать», и делает еще множество глупостей, которые раздражают…
– Вы ничего не хотите возразить? – обратилась к ней судья.
Она повела плечами:
– Наверное, я была плохой женой…
– Это не ответ.
Мне было неприятно, что кто-то – пусть даже эта милая уставшая женщина в старомодном синем костюме – имеет право говорить с ней, как с нашкодившей школьницей. Я видела, что ресницы ее дрожат, что она начинает задыхаться, погруженная в эту синюю комнату, как в аквариум.
– Я даю вам три месяца для примирения! – вынесла вердикт судья, и «застегнутое» лицо мужчины озарилось самодовольной улыбкой. Очевидно, развод он устроил в качестве профилактики.
– Госпожа судья, – на этот раз в ее голосе зазвучали начальственные нотки, – это не имеет смысла. Давайте избежим формальностей и поставим точку сейчас. В следующий раз у меня просто не будет времени…
– Что ж… Если вы готовы удовлетворить материальные претензии вашего супруга и ваше желание обоюдно… – вздохнула судья.
Процесс длился не более получаса. Я усиленно делала вид, что заполняю протокол, а на самом деле… продолжала писать эту историю.
Потом, выглянув в окно, я увидела, как женщина вышла из здания суда, к ней подбежала огненно-рыжая толстуха, обняла за плечи и повела к машине, за рулем которой сидел смуглый молодой человек. Он выскочил, суетливо распахнул перед ней дверцу и сказал несколько, очевидно ободряющих, слов. Она взъерошила его волосы и посмотрела куда-то мимо – поверх голов, поверх деревьев, туда, где теплый летний ветер полоскал в небе кроны посаженных в ряд высоких тополей.
Я подумала, что ее руки, ресницы, волосы и даже тоненькие «шпильки» туфель рассказали мне больше, чем могла бы поведать она сама…
* * *
– Куда поедем отмечать событие? – спросила Ада, плюхнувшись на сиденье. – В «Сорок четыре»? В «Корону»? В «Нобель»?
– Предлагаю – в «Омнибус»! – Молодой человек повернул ключ зажигания и вопросительно посмотрел на обеих женщин.
– Ларушка, помолчи, когда говорят взрослые! – фыркнула на него Ада. – Итак?
– Давай и правда в «Омнибус»… – Анне-Марии хотелось подбодрить сына подруги. – Я там сто лет не была…
Ларион обрадованно кивнул и нажал на газ. Машина выехала с площадки перед зданием суда.
– Ну, вот и все, подруга! – Ада вынула сигарету, щелкнула зажигалкой. – Теперь ты свободна, как птица…
Анна-Мария поймала на себе в зеркальце настороженный взгляд Ларика и ответила на него легкой полуулыбкой.
– Да… Наверное, все к лучшему…
– Конечно! – Ада выпустила дым в решетку кондиционера. – Влад для тебя слишком мелок. И как ты жила с ним столько лет?
Вопрос был риторическим. Но Анна-Мария задумалась – и правда, как? И… зачем? И можно ли было назвать любовью то, что происходило с ней все эти годы? И что такое вообще – любовь? Когда люди читают одни и те же книги, приходят в умиление от одной и той же мелодии, помнят и любят те же самые эпизоды из фильмов Феллини, предпочитают театр – бильярду, а трезвость – опьянению?.. И все это – не сговариваясь? «Ложь, ложь… – Анна-Мария бросила быстрый взгляд за окно: авто стояло в пробке на мосту, и Ларик снова смотрел на нее в зеркальце встревоженным взглядом, – мне всегда казалось, что каждый человек – неповторим, как узор эпителия на пальцах. Почему же с таким диким эгоизмом нам хочется верить в эту схожесть?» Она вдруг явственно вспомнила, как муж (теперь уже бывший) старательно читал любимого ею Фолкнера. Слишком старательно. А потом в шутку называл ее «снобкой»…
Поток машин медленно двинулся в сторону центра. «Омнибус» находился на территории стадиона, который теперь превратился в огромный торговый центр. Днем стоянка перед рестораном была полупустой, и Ларик затормозил прямо у входа. Красная «голливудская» дорожка вела наверх. Ларик увязался было за ними, но Ада резко одернула его:
– А ты куда? Нам поговорить нужно. Можешь уезжать. Мы вызовем машину!
– Спасибо, Ларик! – смягчила ее суровый тон Анна-Мария. – У тебя, наверное, много своих дел?
– Да какие у него дела? – вспылила Ада. – Вместо учебы бог знает что в голове! Давай, дуй домой!
Ларик передернул плечами, но не возразил, а, махнув рукой, направился к машине.
Женщины зашли в ресторан. На них сразу же дохнуло прохладой.
– А помнишь, подруга, как мы за десятку однажды и наелись, и напились, и натанцевались до упаду?.. – мечтательно произнесла Ада, усаживаясь за круглый мраморный столик. – А теперь здесь разве что минералки можно выпить за эту цену…
Они заказали суши, шардоне и легкий салат. Ресторан был почти пуст. В дальнем углу сидели двое мужчин, у которых попеременно звонили мобильные телефоны. У барной стойки работал телевизор. Шла программа, закупленная несколькими центральными каналами. Восходящая звезда скандального телешоу – молодой актер в оборванной футболке «от кутюр», обнажающей гору накачанных мускулов, – перемежая речь словами ненормативной лексики, представлял семейные пары, желающие перетряхнуть на публике свое грязное белье. На этот раз речь в ток-шоу шла об изменах. Муж и жена (Анна-Мария подозревала, что это были не очень удачливые артисты провинциального театра) обвиняли друг друга во всех смертных грехах. Публика в зале – в основном юные поборницы справедливости и пожилые матроны – активно участвовала в процессе выяснения правды. Анна-Мария поморщилась: быт, самый низменный и неинтересный, захлестывал все вокруг. И даже эти две мужские спины напротив – напряженные, как на поле боя – вызывали отвращение…
Официантка принесла две бутылки шардоне – она узнала Анну-Марию, и ей хотелось блеснуть знаниями, недавно полученными в школе сомелье.
– Какое вино предпочитаете? Это – мальтийское шардоне, а это – из испанского винограда…
– Мальтийское, – заказала Ада и обратилась к подруге. – Кстати, надо бы и нам возобновить поставки. Оно неплохо идет…
– Подумаем об этом завтра…
– Как Скарлетт?
– Что? – рассеянно отозвалась Анна-Мария.
– Ну, как Скарлетт О’Хара из «Унесенных ветром»…
– А-а… Не читала…
– Ну что – за твою новую жизнь?! – Ада подняла свой бокал и протянула Анне-Марии второй.
Они сделали по глотку и распечатали деревянные палочки для суши.
– Как чувствуешь себя? – бодро спросила Ада.
– Немного странно… Как после удаления апендикса. А в общем ничего… Знаешь, я раньше думала, что каждый человек – неповторим и только влюбленные похожи друг на друга, как две капли воды. А теперь поняла, что все мы – до ужаса одинаковые. Простецки одинаковые, несмотря на разницу в языке, возрасте, статусе et cetera… Но эту схожесть могут заметить и мастерски выявить только хорошие писатели. Мураками, например, или Кундера… А еще – Бунин, Фаулз… Плохие пишут о неземных страстях индивидуумов, которых изобретают в своем воспаленном воображении и в конце концов подводят их к общему – победному – знаменателю. А так, по-моему, не бывает…
– Не знаю… Мне читать некогда, – поджала губы Ада.
– Я не хотела тебя обидеть, не дуйся. Просто я думала об этом, когда Ларик вез нас сюда. Женщина живет с мужчиной пять, десять, двадцать лет и уверена, что знает его как свои пять пальцев. И он уверен в том же. Да и по большому счету это, наверное, действительно так. Но эта одинаковость выражается только в одном: каждый из двоих хочет быть счастливым. Но счастье – индивидуальное понятие для каждого, даже если прожили вместе сто лет. И у каждого – свой знаменатель…
