документального кино герцог зачитал речь об отречении.
Прием после этого состоялся не в мэрии, а в универмаге. Герцога все чаще использовали для усиления социальных и финансовых амбиций его жены. «На коктейльной вечеринке среди прилавков с сумочками, шарфами и солнцезащитными очками на первом этаже Эдуард стоял в очереди на прием, в то время как сотни состоятельных людей толкали друг друга локтями возле стоек с новыми зонтиками, пытаясь поприветствовать его, – писала «Нью-Йорк Таймс». – В конце концов, ему выпало стоять в стороне, пока герцогиня давала интервью газетам, описывала свою одежду и разыгрывала лотерейные номера на мужскую обувь и комплекты простыней»[769].
Затем, в 1966 году, к тридцатой годовщине отречения, герцог написал серию газетных статей, в которых рассказывал о своей истории с 1936 года и откровенно говорил о горьких отношениях со своей семьей. Они были опубликованы в «Нью-Йорк Дейли ньюс» и разошлись по всему миру. Он также использовал эти материалы, чтобы отрицать «любые мои контакты с немецкими или испанскими агентами в Лиссабоне»[770]. Эти истории не помогли улучшению его отношений с королевской семьей.
В июне 1967 года супругов пригласили присутствовать на церемонии открытия мемориальной доски возле Мальборо-Хаус в память о королеве Марии. Королева-мать была «непреклонна в том, что, если Уоллис будет приглашена, она не будет присутствовать»[771]. Герцог сказал, что не появится, если Уоллис не будет приглашена. В конце концов королева-мать смягчилась, и впервые с 1936 года две женщины встретились.
Виндзоры прибыли в Саутгемптон – теперь не на «Куин Мэри», поскольку им была предоставлена каюта на другом корабле по сниженной цене в обмен на посещение некоторых мероприятий, позирование судовому фотографу и проведение короткой пресс-конференции[772]. Они провели ночь у Дикки Маунтбеттена в его доме в Хэмпшире, а затем поселились в отеле «Клэридж» – приглашения остановиться у кого-либо из членов семьи не поступало.
Толпа из 5000 человек собралась, чтобы засвидетельствовать историческую встречу. Прибытие Виндзоров было встречено радостными возгласами, и королева-мать поцеловала герцога в щеку. Хотя герцогиня отказалась сделать реверанс своей невестке, они пожали друг другу руки и коротко поговорили после церемонии, которая длилась 15 минут. После этого принцесса Марина устроила для них небольшой обед в Кенсингтонском дворце, в то время как королева, принц Филипп, королева-мать и герцогиня Глостерская отправились смотреть Дерби в Эпсоме. В Циркуляре суда на следующий день упоминались все члены королевской семьи, кроме Виндзоров.
Хотя герцога пригласили на церемонию инаугурации принца Чарльза в замке Карнарфон в июле 1969 года, он предпочел не ехать, поскольку Уоллис не приглашали. Также, несмотря на приглашение, герцог не присутствовал на освящении Мемориальной доски короля Георга VI в часовне Святого Георгия несколькими месяцами ранее.
В январе 1970 года Виндзоры дали интервью для Би-би-си, эпизод посмотрели 11 миллионов человек. Интервью, проведенное Кеннетом Харрисом, состояло из двух частей. На первых кадрах с парой доминировала Уоллис, герцог в просторном сером костюме нервно переминался с ноги на ногу, отводя глаза от камеры и постоянно глядя на Уоллис в поисках уверенности. На вопрос, сожалеет ли она о чем-нибудь, Уоллис ответила: «О, о некоторых вещах, да, я хотела бы, чтобы все было по-другому. Я имею в виду, я очень счастлива… У нас были трудные времена, но у кого их не было? Некоторым из нас просто нужно научиться жить с этим»[773].
Вторая часть была только с герцогом, где он был более уверен в себе, утверждая, что не сожалеет об отречении, за исключением того, что хотел бы царствовать дольше: «…но я собирался сделать это на своих собственных условиях, поэтому у меня нет никаких сожалений, я проявляю большой интерес к своей стране… которая является Британией, вашей и моей землей, и я желаю ей всего наилучшего».
В октябре 1970 года принц Чарльз, снимавшийся под Парижем, нанес неожиданный визит. Это не увенчалось успехом, как он записал в своем дневнике:
«Весь дом пропах какими-то особенно крепкими ароматическими палочками, а из-за стен доносились приглушенные звуки скрипучей музыки. Герцогиня появилась среди множества самых ужасных американских гостей, которых я когда-либо видел. Выражение недоверия на их лицах было изучающим, и большинство из них были очень напряжены… К моему облегчению, мне удалось сбежать в маленькую гостиную, где я смог поговорить с дядей Дэвидом наедине. Он казался в очень хорошей форме, хотя и довольно согнутым и пользовался палкой. Один глаз большую часть времени был закрыт из-за операции по удалению катаракты, но в остальном он был очень разговорчив и все время широко и экспансивно жестикулировал, сжимая в руке огромную сигару…
Пока мы разговаривали, герцогиня продолжала порхать взад и вперед, как странная летучая мышь. Она выглядит невероятно для своего возраста и, очевидно, подтягивает лицо каждый день. Следовательно, она не может по-настоящему говорить, кроме как все время стискивая зубы, не двигая ни одним лицевым мускулом. Она показалась мне суровой женщиной – совершенно несимпатичной и несколько поверхностной. Очень мало истинной теплоты; только этот блестящий тип обаяния хозяйки, но без чувств. Все, о чем она говорила, было то, наденет ли она шляпу на Триумфальную арку на следующий день. Все это казалось таким трагичным – существование, люди и атмосфера, – что я с облегчением сбежал от этого через 45 минут и поехал по ночному Парижу»[774].
Возможность решить «виндзорскую проблему» была упущена.
* * *
Здоровье супругов продолжало ухудшаться. Теперь, когда герцогу было за семьдесят, он больше не мог работать в своем саду, а атеросклероз влиял на кровоснабжение его мозга, что приводило к провалам в памяти и вспыльчивости. «Когда ему задавали вопросы, он часто не отвечал, – писал один биограф. – Он забывал имена и подолгу сидел на вечеринках, молча уставившись в пространство, с отсутствующим, меланхоличным выражением на морщинистом лице. Однажды его нашли бесцельно блуждающим по коридору верхнего этажа дома миссис Янг с потерянным видом»[775].
«Вчера вечером мы ужинали у Виндзоров, – записал Сайрус Сульцбергер в своем дневнике в октябре 1969 года. – Бедный старый герцог, которому сейчас 72,
